Алая карта - Буало-Нарсежак

— Нет. Что за птица?

— Судья. Мы познакомились во время войны, в Сопротивлении. Если это тот самый Рувр, ему не меньше семидесяти пяти — семидесяти шести лет. Вчера прошел слух, что он займет место Элианы Камински.

— Клеманс что-то говорила о супружеской паре…

— Именно так. Квартира Элианы идеально подходит для пожилых супругов. Кроме большой спальни там есть гостиная-кабинет, где можно поставить кровать, и еще одно помещение, которое называют смешным словом «кухонька»… Цена, правда, умопомрачительная. «Гибискус» — хорошее место, даже отличное, но слишком дорогое, не находите? Впрочем, это последняя роскошь, которую мы можем себе позволить в этой жизни!

Я понял, что генерал не спешит вернуться, и откланялся. По правде говоря, я тоже никуда не торопился, но говорливость собеседника начала меня утомлять. Он готов был перейти от советника Рувра к воспоминаниям о годах Сопротивления. От Сопротивления — к Сен-Сиру.[11] От Сен-Сира — к учебе в коллеже. Целая биография «противоходом», каковых я досыта наслушался от обитателей нашего дома. Себе я запретил предаваться вздорной болтовне, и среди многих причин, подвигнувших меня на написание заметок, этот запрет сыграл главную роль. Достаточно перечитать написанное, чтобы понять, в порядке ли мой мозг, нет ли признаков старческой деменции, которая грозит всем нам. Я ни за что не допущу ничего подобного, но, откладывая со дня на день принятие «окончательного» решения — под разными предлогами, — могу быть уверен: положенный на бумагу текст немедленно выдаст приближение маразма, и отступать будет некуда. Это успокаивает.

Вчера, после ужина, я долго сидел на террасе, торжественно именуемой «солярием», где днем никого не бывает из-за жары. Вечерами это место окутывают ароматы цветов, а свет надолго задерживается там, словно бы по тайному сговору дня и ночи. На террасе стоят шезлонги, кресла из ротанга и низкие столики; крупные ночные бабочки скрипят крыльями, натыкаясь на абажуры ламп. Обитатели «Гибискуса» по вечерам играют в бридж или смотрят включенный на полную громкость телевизор. Окна большого салона открыты, до меня доносятся звуки стрельбы, и я воображаю, с каким детским восторгом на лицах мои «сотоварищи» по последнему приюту смотрят очередной вестерн.

Буфетчица Жанна вышла поинтересоваться, не желаю ли я выпить какого-нибудь настоя или свежевыжатого сока. Единственное, что мне нужно, это одиночество. Два последних дня были очень тяжелыми. Все мои внутренние демоны пробудились, и я боюсь снова свалиться в депрессию. Этого я больше не вынесу. Даю себе еще два дня. Крайний срок. Я лежал в шезлонге, смотрел на звезды и мысленно составлял завещание. Фразы приходили мне в голову сами собой, останется только положить текст на бумагу:

Итак, все ясно. Я переписываю и ставлю подпись. Текст выглядит чуточку слишком торжественно, вычурно, «по-адвокатски». Я прекрасно осознаю нелепость этой комедии с завещанием. Нелегко выразить грубую правду, заключающуюся в том, что я — старик, до которого никому нет дела, даже моему внуку, живущему где-то за тридевять земель. Скандал, несомненно, выйдет знатный. Возможно, стоит оставить записку с извинениями для мадемуазель де Сен-Мемен. Она управляет «Гибискусом» очень умело, с большим тактом и должна знать, что мой поступок не был вызван ни отчаянием, ни усталостью, ни болезнью, ни — тем более — «личными горестями», о которых заговаривают, когда кончаются другие аргументы. Я ухожу. Только и всего. Я испил чашу до дна. И бросаю ее через плечо.

Я давно подготовился. Яд в маленькой коробочке спрятан среди лекарств, скопленных за несколько месяцев. К счастью, отрава не имеет ни вкуса, ни запаха. Я добавлю ее в горшочек с отваром и выпью — до последней капли, как Сократ. Меня свезут на кладбище, похоронят, а добряк генерал получит возможность «угоститься» рюмочкой и поднять себе настроение. С деталями церемонии они разберутся сами. Переезды всегда меня утомляли. Но мне бы хотелось лежать в гробу в любимом, в меру строгом темно-синем костюме. Нужно подумать о тех, кто будет со мной прощаться. Придут все — из праздного любопытства. Да, вот еще что: я хочу, чтобы в гроб положили два моих романа. Я покину этот мир и заберу с собой «мертворожденных детей». За всю жизнь, казавшуюся мне такой «наполненной», я не создал ничего более важного.

Я потерпел неудачу! Глупо, по-идиотски упустил случай! Рувры приехали в прошлый четверг, прямо перед тем, как я решил приступить к осуществлению моего плана. Квартиру едва успели освободить от вещей покойной мадам Камински. Новые жильцы чертовски спешили. Когда появляются «новенькие», весь дом приходит в волнение. Все шушукаются с понимающим видом! Обмениваются вполголоса сплетнями! «Говорят, он очень болен…» — «Вовсе нет! Он не так уж и стар, ему всего семьдесят шесть…» — «Жаль бедняжку; кажется, она намного моложе мужа!» Люди откровенничают, делятся имеющимися сведениями. «Я узнал от Мориса…» Массажеру Морису у нас доверяют почти так же, как «самой» Клеманс. «Рувр! Это что-то мне напоминает… Я знавал одного Рувра, погодите, сейчас вспомню… Ах да, во время алжирских событий…»

Пансионеры роются в воспоминаниях, уподобившись старьевщикам. К шести вечера волнение достигает апогея, кто-то бросает: «Они здесь…» Что же, волнение вполне оправданно, хотя сторонний наблюдатель вряд ли сумел бы что-нибудь заметить. Только «свой», член клана мог почувствовать — что-то готовится. Под разными предлогами кто-нибудь то и дело совершал обход холла, где стояли саквояжи и чемоданы вновь прибывших, искоса оглядывался на лифт и возвращался к остальным. В салон доносились обрывки новостей. Кружки собеседников составлялись иначе, чем обычно, приобретая новые конфигурации. Случившееся привело к смене составов, ролей и занимаемых по рангу мест.

Я посвятил весь день прощанию с городом и, несмотря на бесповоротно принятое решение, пребывал в своего рода элегической грусти по миру, который готовился оставить навсегда. Все мои чувства обострились, и, вернувшись в пансион, я немедленно уловил нервные токи, исходившие от окружающих. Стало понятно, что придется на время отложить воплощение в жизнь задуманного. Не было никаких причин омрачать день приезда новых обитателей в «Гибискус», так не поступают, и точка. Умереть? Конечно! Но элегантно.