Я из тех, кто вернулся - Геннадий Васильев

– Товарищ лейтенант, вы у нас не были. Посмотрите, уютный окопчик. Не то что развалюха у этих гробокопателей. Это же безрукие. Кто так роет? Пукнуть негде…

В ответ неслось беззлобное:

– Тоже вырыли ямищу – вшей кормить. Берлога медвежья, семь на восемь… Нет уж, товарищ лейтенант, оставайтесь с нами. У нас гостиница… Половички даже имеются, гляньте. Просто люкс…

Шульгин смеялся:

– Точно люкс… «Метрополь». Хрустальные люстры. Зеркальные стены. Но я, пожалуй, загляну в «Асторию»…

Солдаты смеялись. Их лейтенант жил в Ленинграде и видел хорошие гостиницы.

Обстрел уже не беспокоил укрепившуюся роту. Солдаты устраивались на ночлег. Отделывали окопы с удобствами. Стелили на дно прошлогоднюю траву. Собирали сухой хворост для скудного костра. Скрипели ножами о консервную жесть, катились вниз по склону пустые банки. Несло от «Метели» ароматным дымком, пряным запахом русской тушенки и крепким уксусом солдатского пота.

Шульгин остановился в окопе у старослужащих.

Сержант Богунов лично оборудовал огромный окоп на шестерых человек.

Стены окопа чем-то напоминали мебельное бюро. В квадратных нишах лежали гранатные «лимоны», рожки, снаряженные патронами, махорочные пачки боеприпасов. На дне окопа, ровном, утоптанном, лежала плащ-палатка чистой скатертью, без складочки, без единой песчинки. Совершенно по-домашнему. Казалось, присмотрись, найдешь веник с совком в уголке. Солдаты деловито готовили ужин. Спокойно поглядывали по сторонам. Знали, сегодня лейтенанта у них никто не отнимет. Сегодня лейтенант останется с ними.

Сегодня у «стариков» орловской роты, у старослужащих всего файзабадского полка, да, пожалуй, всей сороковой армии и всей армии Советского Союза был свой собственный и долгожданный праздник.

Сказочная ночь, чем-то похожая на новогоднюю. Ночь настоящего солдатского утешения. Ночь на 27 марта. Только редкий салага не знал, что завтра в Советском Союзе наступал День Приказа. Приказа, который на срочной службе ждут два долгих года, перебирая каждый день, как четки.

Сейчас в это вечернее время во всех округах лихорадочно крутились барабаны военных типографий, отпечатывая скупые и строгие слова последнего в службе сегодняшних «стариков» государственного приказа.

Завтра, конечно, им не читать сокровенные строчки, но в Советском Союзе завтра каждый, кто ранним утром в мирной тишине откроет почтовые ящики, с шорохом развернет газетную бумагу, раскроет полосы свежих газет – «Правды», «Комсомолки», «Труда» или их военной «Звездочки» – сразу уткнется глазами в ровный прямоугольник черного текста на самых видных местах газетных передовиц.

«Приказ Министра Обороны СССР. Приказываю…»

Приказывай, дорогой, приказывай… Непременно отпустить нас домой… Вернуть к уставшим от тревоги матерям… Возвратить к питающим надежды отцам… Отдать нас любимым и ненаглядным, истосковавшимся по ласке… Приказывай, дорогой…

Шульгин не мог не знать об этой знаменательной дате, и поэтому к «именинникам» пришел на всю ночь до рассвета.

Меднолицый Богунов, успевший докрасна загореть на первом весеннем солнце, привычными движениями вскрывал тушенку. Кожа на руках и лице была будто ошпаренная. Осенев, легкий, собранный, как сжатая пружина, резал хлеб аккуратными ломтиками и обязательно вдоль, по-граждански. Матиевский нырял в вещевой мешок по самые плечи, извлекал нехитрые походные деликатесы, стелил под консервы газеты, протирал ложки, неторопливо, с достоинством, будто это были ордена.

– Товарищ лейтенант, – сказал Богунов, смущенно кося глазами, – праздник сегодня солдатский. Вы же знаете! А какой праздник без этого?.. – Богунов смутился еще больше. – Без употребления в меру… Разрешите немного употребить…

– Самую малость, товарищ лейтенант, – подхватил Матиевский, – по махонькой песчиночке. Без злоупотребления. То есть без вреда для службы. Все-таки такой Приказ! Наши солдатские именины. И мы, кажется, заслужили…

Осенев покраснел и тоже присоединился:

– Конечно, неудобно просить… Я понимаю все-таки, пить с подчиненными… Но день сегодня какой… Мы сегодня, как породнились. И жизнью, и смертью, товарищ лейтенант. Мы теперь вроде как крестники. И здесь никто и никогда не будет вам «тыкать» после выпитой кружки.

Шульгин улыбнулся:

– Да все я понимаю, ребята. Бывают исключения из правил. Я сегодня сам хочу помянуть наших ребят… Не дожили, мальчишки, всего одного дня… Одного дня до Приказа. Обидно же… Страшные мы посылки собрали сегодня на «Большую землю». Тяжело будет родным и близким. Да и всем нам сегодня крепко досталось. Живыми остались чудом. Хотя на этой войне и живым порою не легче, – Шульгин покачал головой. – То ли еще будет? Возможно, живые станут завидовать мертвым. Так что доставайте вашу бражку зеленую. Я так понимаю, что она у вас с утра плещется во всех фляжках. Как вы только умудрились сварить ее, шустряки…

Действительно, десять дней подряд накануне операции целая бригада офицеров из политотдела и штаба переворачивала весь палаточный городок трофимовского батальона. Вытряхивали постели, солдатские тумбочки, каптерки, даже ящики с песком. Обшаривали ружейные пирамиды, гранатные ящики и патронные цинки. Прощупывали землю возле палаток, разыскивая солдатские бражные «схроны». Бригада не доверяла докладам ротных офицеров, заверявших, что на территории подразделений недозволенные зелья отсутствуют.

Матиевский лукаво прищурил глаза:

– Смотрели-то политотделовские ищейки везде. Но вот в моторные отсеки боевых машин в автопарке заглянуть не догадались. А мы специально двигатели прогревали почаще, чтобы бражка сыграла быстрее. И сейчас она у всех во фляжках. Между прочим, даже у вас. Мы вам ее еще в полку подменили. На случай шмона наших вещмешков. Хорошо, что вас за весь день на водичку не потянуло. То-то бы вы удивились…

Солдаты расхохотались, когда Шульгин оторопело вынул фляжку из вещмешка и поспешно открутил крышку. Бражка брызнула из горлышка густой пеной, плеснув на всех теплыми пахучими брызгами.

– Всяких бойцов видел, – сказал Шульгин, – но таких несознательных – впервые. Вы же подмочили репутацию политработнику. А если бы у меня сам командир полка попросил водички хлебнуть? А-а? Приедем в полк – всех отправлю на гауптвахту. Будете сидеть до первого вертолета на дембель.

Солдаты рассмеялись.

Праздничный ужин был готов. Открытые фляжки шипели пузырящейся брагой, стояли на расстеленных газетах открытые банки с подогретой кашей, тушенкой, и даже краснела глянцевыми боками редиска с полкового парника.

Все поднялись и молча, не чокаясь, подняли фляжки.

– За тех, кто не дожил до последнего Приказа!

Солдаты замерли неподвижно, каменно.

Фляжки застыли в руках.

– Кто знает, сколько осталось каждому из нас? – Шульгин задумчиво наклонил голову. – Хватит ли сил до конца? Вынесем ли все, что суждено? Эта операция тяжело началась и наверняка будет самой тяжелой из тех, которые мы перенесли. – Взгляд лейтенанта затуманился: – Выпьем за погибших… За дорогих наших павших ребят, которых Родина, словно злая мачеха нелюбимых пасынков, послала в чужую страну. За наши потери…