Дело незалежных дервишей - Хольм ван Зайчик

— Ого!

— Был знаменитый разбойник такой, граф Дракуссель. Дракуссель Зауральский.

— Был.

— И ходят легенды о спрятанных им сокровищах, так вот среди них – трактат Опанаса. Граф когда пограбил как следует, пытался за кордон сбежать, к родственнику своему, Владу Цепешу – слышал? Вампир известный…

— Слышал. Даже кино ваше в детстве смотрел про него.

— Вот, он в замке Цепеша укрыться хотел, но ваша пограничная стража его прихватила. Однако сокровищ с ним не оказалось. Считается, что перед попыткой перехода границы он их где-то неподалеку прикопал, надеясь, когда все уляжется, возвратиться – да так и не смог, по вполне понятным причинам.

— Боюсь, Жанна, это все очередная их европейская Атлантида.

— …И вот Кова-Леви хочет поехать в Асланiв покопаться в старых библиотеках, в архивах, может, найдет какие-то указания на то, где мог Дракуссель припрятать Кумганов трактат. Какой-то намек был в том самом отрывке письма, но он не дешифруется, его, по всей видимости, надо сопоставлять с иными источниками. Подробно мсье не хочет рассказывать – тайна. Он говорит, что это будет сенсация.

— Да уж я думаю. Только…

— Погоди. Он говорит, это перст судьбы. Во-первых, говорит, это совершенно естественно, что столь великое открытие совершил в свое время житель именно той ордусской области, которая по культуре и языку ближе всего к Европе.

— Ну ничего себе! — совершенно по-детски возмутился Богдан. — А порох! А иглоукалывание! А воздухоплавание, книгопечатание, психотерапия! Безо всякой Европы!

Жанна нетерпеливо махнула ладонью:

— И, во-вторых, он и без того уже несколько лет собирался посетить Асланiв, поскольку своими глазами хочет увидеть процесс национального возрождения этого маленького, но гордого и бесконечно талантливого народа, столь долго подавлявшегося ордусским имперским центром.

Кова-Леви наконец замолчал. С весьма горделивым видом обвел взглядом окружающих, явно удостоверяясь, в достаточной ли мере они восхищены той смелостью и верностью принципам, с каковыми он высказывает гостеприимным хозяевам свою нелицеприятную точку зрения. И Жанна умолкла, сама удивленная своими последними, произнесенными чисто автоматически словами; на лице ее отчетливо проступила растерянность.

Из угла, в коем, сохраняя неподвижность, пребывал йог Гарудин, донесся совершенно несообразный звук. Похоже было, что просветленный хмыкнул. Уровень пива в его кружке резко понизился.

— Ну, знаешь… — чуть помедлив, неприязненно пробормотал Богдан. — Чего-то он у тебя не туда заехал, по-моему.

Жанна тут же вспылила.

— Как ты можешь так говорить! — возмущенно воскликнула она. — Мсье Кова-Леви – замечательный, можно даже сказать, великий ученый! И к тому же крупнейший общественный деятель!

Однако сам ее неумеренный пыл, пожалуй, свидетельствовал о том, что в данный момент она согласна более с Богданом, нежели с соотечественником.

Француз, услышав свою фамилию, улыбнулся и несколько раз кивнул. Что уж он там имел в виду – Бог весть, но, казалось, он просто-напросто соглашается с обеими весьма лестными для себя характеристиками.

— И ты с ним поедешь?

Жанна независимо встряхнула головой. Ее прекрасные светлые волосы вздыбились мгновенной волной.

— Разумеется!

— Когда?

Жанна спросила о чем-то Глюксмана. Тот, благодушно улыбаясь, что-то коротко ей ответил. У молодицы вытянулось лицо.

— Через два часа, — помертвевшим голосом перевела она. Близкий вылет оказался для нее полной неожиданностью. Европейский гуманист распорядился ею с такой безмятежностью, словно был средневековым халифом.

Богдан опять вздохнул.

— Понял, — сказал он.

То, что муж воспринял это известие столь легко и не попытался отговорить ее или хотя бы выразить свое огорчение, расстроило Жанну окончательно. А Богдан лишь повернулся к хозяину харчевни и, помолчав, негромко попросил:

— Почтеннейший Ябан-ага. Оказывается, у нас совсем мало времени осталось. Давайте перейдем к горийскому салату, пусть наш уважаемый гость попробует. Может быть, вкус капусты и кавказских пряностей отвлечет его от мрачных мыслей об угнетении народов.

Гость попробовал.

Минут через пять, отдышавшись, выпив все, что было на столике и в непосредственной близости от него, кое-как уняв слезовыделение, он пробормотал:

— Сетт'юн петит бомб атомик де л'эмпрэ де л'ордусс?

И затем, опять горько заплакав, добавил нечто вконец невразумительное.

— Богдан, — совсем уже не понимая, чью сторону теперь брать, спросила Жанна. — Мальчики… Ну зачем вы так?

Богдан в полном обалдении глядел на теряющего последние связи с реальностью философа.

— Я думал, вкусно… — ошарашенно пробормотал он с набитым ароматной капустой ртом. — Может, неотложную повозку вызвать? Что он сказал?

— Он спросил: это что, маленькая атомная бомба ордусского императора? Их здесь так много, что некуда девать, вот и приходится скармливать стремящимся к истине гостям из-за границы?

Тут даже хваленое самообладание Ябан-аги дало трещину.

— Ну и шутки у него, — проскрипел почтенный хозяин харчевни и, окончательно утратив к гокэ интерес, пошел обратно к своей стойке.

— Это салат, — очень отчетливо выговаривая слова, почти по слогам, негромко сказал Богдан. — Жанночка, переведи ему пожалуйста внятно: это – салат.

Когда Богдан, уважительно открыв дверь перед идущей под руку с Кова-Леви Жанной, следом за ними вышел из харчевни, уже начало смеркаться. Небо, полное близкой осени, тонко светилось холодным желтоватым светом. Было тихо. За углом, по проспекту Всеобъемлющего Спокойствия, сплошным потоком катились всевозможные повозки; наискосок от выхода из «Алаверды» застыли в ожидании скромный, видавший виды «хиус» Богдана и взятый напрокат новенький блестящий «рено» Кова-Леви. Закрытая для колесного транспорта улица Малых Лошадей была пустынна, лишь поодаль виднелось несколько прогуливающихся, да еще три девочки лет двенадцати увлеченно, ничего не замечая кругом, поочередно прыгали на одной ножке, играя в старинную ордусскую игру «классики».

Жанна остановилась. Сюда она приехала на «хиусе». Обратно, судя по всему, ей суждено было ехать уже на «рено».

— Богдан, — тихо и напряженно, низким от сдерживаемого волнения голосом проговорила она, поворачиваясь к мужу. — Богдан, только не пытайся меня удержать.

— Не буду.

— И не пиши об этом Фирузе.

— Не напишу.

— Все-таки я обещала ей, что стану заботиться о тебе. Она может расстроиться. А от этого… Вдруг у нее молоко пропадет, или что там еще может случиться с молодой матерью от волнения… я толком не знаю, я еще не…