Каменная Звезда - Пьердоменико Баккаларио

Дверь открылась со щелчком. Фотоэлемент распознал его присутствие, на лестнице включилось освещение. Парень поднялся на третий этаж, под самую крышу.

— Никто за мной не следил, — повторил он себе.

Затем вошел в квартиру и воскликнул:

— Я вернулся!

Его мама была на кухне. Было жарко и душно, пахло супом. Госпожа Миллер всегда ставила отопление на максимум. Но дело было не в температуре.

Харви повесил пальто у входа и снял кроссовки, нащупывая тапки.

Духота в доме исходила от пустой комнаты, в которую никто из них не решался войти.

Комната его брата.

Снаружи, на тротуаре, незаметная тень мужчины застыла у металлических прутьев ограды. Его толстые руки были засунуты в глубокие карманы темно-серой куртки почтальона. Он вытащил из кармана круглую жестяную баночку открыл ее с неожиданной ловкостью и достал конфетку зеленого цвета.

Медленно прожевал. У конфеты был мятный вкус. Мужчина посмотрел на сад и дверь, за которой исчез мальчик. Потом достал блокнот и тщательно записал что-то. Время, адрес, дату.

Наконец он убрал блокнот в карман и продолжил абсолютно спокойно посасывать мятную конфетку. Посмотрел на часы. Пора было ужинать. Мужчина издал странный мелодичный свист.

На калитку в нескольких шагах от него сел ворон.

— Присмотришь за ним, Эдгар? — спросил у него мужчина в сером.

Один глаз у ворона был с бельмом. Птица устроилась поудобнее на железной калитке и принялась чесать глаз лапой.

Как будто это и был ответ, мужчина повернулся, спрятал руки в карманы и скрылся в темноте.

— Привет, Харви, — сказала мама, увидев сына.

— Привет. Папа дома?

— В кабинете. Позови его. Ужин почти готов.

— Суп с капустой?

— Брокколи.

Мальчик поковылял из кухни.

— Харви, все в порядке?

Он остановился у дверей.

— А что?

— Ты странно идешь.

— Все в порядке. Я плохо спал.

Дверь в кабинет Джорджа Миллера находилась в глубине коридора, справа. У входа стояли две римские амфоры — подарок турецкого университета.

На самом деле в кабинет вели две двери: одна из коридора и одна с улицы, с маленькой передней.

Там профессора Миллера ждали студенты, когда приносили ему свои работы.

Он преподавал «Динамику климатологии» в университете Колумбия. Для Харви это ничего не значило.

Его отец специализировался на катаклизмах. Извержения вулкана, грозы, цунами… Он изучал, как можно предсказывать землетрясения. Осуществлял сложнейшие расчеты дрейфа континентов. Он помнил все цифры мира: температура, высота, глубина. Он был энциклопедистом, обожал статистику, всегда носил пиджак и галстук-бабочку и имел потрясающую память. Ему были нужны только точные данные. Пытаясь посчитать эти данные, его студенты таскали рюкзаки, полные бумаг с цифрами. Профессор принимал их в своем кабинете, кивал, проверял… И потом, как правило, замечал ошибку, неверные данные. И студентам приходилось начинать все сначала.

— Я говорю тебе, двенадцать! Двенадцать сотых из тысячи! — гремел голос Джорджа Миллера в коридоре, злой и раздраженный.

Харви, уставший от его нервных криков, вздохнул. Он остановился между амфорами и ждал окончания беседы.

— Это просто невозможно! — настаивал голос отца. — Вы вообще перестанете когда-нибудь надо мной издеваться?

На стенах коридора висели несколько фото в рамках. Харви знал их наизусть, но все равно рассматривал в который раз.

На той, что снята в Скалистых горах, они рядом. Его брат справа, в два раза выше его, на шесть лет старше, высокий, светловолосый. Дуэйн.

У Дуэйна все получалось. Он умел починить что угодно: любой бытовой прибор с помощью куска веревки, автомобиль — соединив два провода. В их последнюю зиму они собирали куски больших настенных часов XVIII века у антиквара в Квинсе. Харви до сих пор хорошо помнил золотой циферблат и крошечные частички: стрелки, шестеренки, которые нужно было брать пинцетом, грузики, которые осторожно привешивались к разным частям механизма.

В кабинете господин Миллер продолжал бушевать, и Харви решил вмешаться.

— Папа? — сказал он, приоткрыв дверь и просунув голову в комнату.

Все четыре стены были заставлены стеллажами с книгами, а его отец сидел за столом со стеклянной поверхностью, натертой до зеркального блеска. Увидев сына, он сделал ему знак войти, но молчать.

— Конечно, Мэтт, — говорил он по телефону. — Но не бывает вероятных теорий. Они либо верные, либо неверные. А эта, извини, просто абсурдна. Невозможно, чтобы в течение трех месяцев было такое повышение температуры. Плохо записаны данные, вот и все… Я не знаю, где ошибка! Плохие приборы, невнимательные люди… Сам смотри, — он нервно перелистал несколько страниц, лежавших перед ним. — В общем, ты мне прислал какую-то оберточную бумагу. А университет не для того финансировал океанографическую экспедицию на Тихий океан, чтобы получить оберточную бумагу. Если вам надоело загорать там, можно было просто об этом сказать! Что?

Джордж Миллер поправил бабочку, глядя на какой-то пункт, на котором настаивал собеседник, в левой части листа. Затем указал Харви на одно из кресел в кабинете.

Харви напряженно сел на самый край кожаного кресла.

Письменный стол его отца был похож на холодильник из супермаркета. Все на своих местах. Ни одного лишнего предмета, ни одной косо лежащей ручки. Только большая зеленая книга, которую он листал одним пальцем, и листы бумаги, которые он перебирал, как уведомления о повестке в суд.

После очередного взрыва профессор внезапно успокоился.

— Послушай, поговорим об этом на следующей неделе с новыми данными. О'кей? Я буду ждать. Но пусть на этот раз они будут верными! — Господин Миллер со вздохом повесил трубку. — С ума сойти! Вот и рассчитывай на новое поколение! Нужно их всех послать работать на Аляску!

— Пора ужинать, — нейтрально заметил Харви, поскольку он тоже причислял себя к новому поколению.

Отец пробормотал что-то о времени и убрал со стола зеленую книгу.

— Что это? — поинтересовался Харви.

— Ничего такого, что тебе интересно… — сухо ответил отец.

— «Жизнь Чарлза Дарвина», — прочитал парень на корешке книги.

— Ты уже его изучал?

— Конечно, — ответил Харви. — Это он считал, что мы произошли от обезьян.

Профессор повернулся к столу:

— Интересно.

— Что?

— Что такая сложная теория может быть изложена таким образом.