Валентина Толкунова. Я не могу иначе. Жизнь, рассказанная ею самой - Валентина Толкунова

На протяжении пятнадцати лет мы совместно выступали на всевозможных праздниках, юбилеях городов, заводов, на концертах, ездили на гастроли. Не буду называть город, в котором произошел интересный эпизод, чтобы не тревожить сложившуюся легенду, а случай этот действительно стал легендарным. Приезжаем мы в город N, нас встречают в аэропорту, все организовано на высоком уровне. Мы садимся в машину, едем. Валя сидит на переднем сиденье и беседует с помощником губернатора: интересуется, чем живет город, какие существуют сложности и т. д. В процессе разговора выясняется, что губернатор нездоров, у него больное сердце, и на концерте он присутствовать не сможет. Приезжаем в гостиницу. Помощник губернатора интересуется, когда подать машину. Валя отвечает: «Через час». Я в недоумении, почему так рано, но вопросов не задаю. Через час мы уже едем в больницу к губернатору. По дороге Валя покупает огромный букет. Мы заходим в палату. Можете себе представить удивление губернатора, который лежит на больничной койке и вдруг видит Толкунову: волосы распущены, в руках потрясающие цветы, длинная шуба из чернобурки… Хороша необычайно! Хотите верьте, хотите нет, но губернатор поправился в тот же день, вечером был при полном параде на концерте, а после концерта – на двухчасовом банкете. Вот вам иллюстрация к словам из Валиной песни: «Ты заболеешь – я приду, боль разведу руками». Она умела вдохновлять своим присутствием.

Толкуновой не были свойственны суета, нервозность. Валюша была всегда фантастически спокойна. О таких людях говорят «спокоен, как удав». Не помню ни одного случая, чтобы она возмутилась и повысила голос, крикнула. Разумеется, у нее, как у любого живого человека, случались расстройства и раздражение, особенно из-за накладок со звуком в театре, но она выражала такого рода эмоции по-своему. Если что-то было не по ней, глаза леденели, и, хотя говорить она продолжала все так же спокойно, голос делался стальным. Валя могла вежливо, но остро «отбрить» так, что мороз пробирал. Слава богу, между нами не случалось конфликтов, и напряженности в отношениях никогда не было.

С чем у Толкуновой были сложности, так это с чувством времени. Валюша, как я уже говорил, была на редкость спокойна и даже несколько беспечна в своем отношении ко времени, никуда не торопилась, не любила спешку, поэтому частенько опаздывала. Теперь, думая о ее удивительной размеренности, я могу предположить, что, зная о своей болезни еще тогда, пятнадцать лет назад, она сознательно избрала неторопливый подход к жизни.

Однажды мы с Валей поехали на двадцатидневные «сольники» в Израиль. Поселили нас в Нетании и оттуда возили на выступления в другие города. Дорога, как правило, занимала около часа, а приезжать мы должны были, разумеется, с запасом времени на подготовку. Я был особо заинтересован прибыть на место пораньше хотя бы минут на сорок, поскольку именно я открывал концерт и ровно час выступал под аккомпанемент гитары, после чего приглашал на сцену Валю. Мы пели дуэтом, потом я уходил, она работала сольное отделение, и в финальной части концерта мы снова пели дуэтом.

Мне было необходимо прийти в себя до начала концерта, настроить гитару, выпить чашку чая – одним словом, адаптироваться после автомобильной тряски и настроиться на нужную волну. По этой причине я больше всех радел за пунктуальность. В один прекрасный день Валя опоздала на час. Я извелся в ожидании, прекрасно понимая, что мы приедем впритык и мне придется чуть ли не бегом нестись на сцену, чтобы не опоздать к началу выступления. Вдобавок ко всему зарубежная публика капризна и далеко не так терпелива, как наша, и, если бы мы опоздали на пятнадцать минут, зрители могли встать и уйти, а нас ожидала бы неустойка и конфликт с организаторами. И вот наконец появилась Толкунова. Я накинулся на нее: «Валя, где тебя носило!», а она отвечает: «Лёнь, ты знаешь, я сейчас гуляла на площади и увидела мужичка с гармошкой. Он меня узнал, и мы разговорились. Он мне всю свою жизнь рассказал!» У меня глаза на лоб полезли от такого откровения: «Валя, да ты понимаешь, что мы на концерт опаздываем? Какой еще мужичок, какая гармошка?! Неужели ты не могла ему объяснить, что спешишь на собственное выступление, что тебя публика ждет?» Она отвечает: «Мне было неловко. Он ведь жизнь свою рассказывал, как же я могла его прервать на полуслове?» Я опешил, просто не знал, как реагировать. По-человечески можно ее понять – человек изливал ей душу. Но и работа ведь не ждет. Я надулся, сел на заднее сиденье и умолк. Она, как ни в чем не бывало, комментировала пейзаж за окном: «Посмотри, какие коровки! Ой, бедуины пошли! Как интересно!» – одним словом, пыталась расшевелить меня вопросами и замечаниями. Я был сердит, обижен и отвечал односложно: «да» или «нет».

Приезжаем на концертную площадку, до начала остается пять минут. Я встал за кулисы и разыгрываюсь. Вижу, Валя с другой стороны кулис меня высматривает. Подошла и так по-детски, игриво тычет пальцем в бок: «Ну, не сердись на меня, слышишь? Не сердись!» Я, продолжая дуться, отвечаю: «Что «не сердись»? Даже отдышаться не успел, гитару толком не настроил…», а она: «Все равно не сердись. Я больше не буду». Тут я, конечно, сразу оттаял. Валя предложила: «Завтра у нас день свободен, давай небольшое застолье организуем. Посидим, поболтаем». Я: «Договорились. Во сколько?» Валя: «В два часа». Я: «Хорошо, только не опаздывай». Валя: «В два буду как штык!»

На следующий день я накрыл стол, красиво разложил фрукты, приборы, подготовил все необходимое для комфортных посиделок. Толкунова явилась в три… Вот такое фантастическое чувство времени было у нашей Валюши.

Помню еще один эпизод. Юра Гарин, живший в Израиле, как-то раз пригласил нас в гости, поужинать перед концертом. На сей раз Валя опоздала почти на два часа. Мы примчались к нему, как сумасшедшие, за десять минут все съели, быстро поговорили, и пришлось даже брать такси, чтобы успеть вовремя обратно. Где она ходила все это время, так и осталось загадкой.

По той же причине мы чуть не опоздали на самолет из Екатеринбурга в Москву, засидевшись на банкете. Толкунова повторяла: «Да успеем, Лёня, успеем». К моменту нашего приезда в аэропорт регистрация на рейс уже закончилась. С билетами в то время было очень трудно, желающих улететь хватало, и наши билеты мгновенно продали. С горем пополам уговорили посадить нас на откидные места, предназначенные для стюардесс, сразу за кабиной летчика. Мы весь полет смеялись, болтали обо всем на свете, и это был единственный раз, когда она, посерьезнев на глазах, сказала: «Уделяй больше времени своему сыну, если не хочешь его упустить». Я понимал, что фраза сказана не просто так. Сложности с сыном Колей мучили ее всю жизнь, но оставить работу она не могла, тем более что обеспечение всей семьи зависело от нее одной.

Валя принципиально не читала газет, не смотрела телевизор. Все силы отдавались работе. Оказавшись на природе, она подолгу стояла, подняв руки к небу, будто впитывая энергию солнца. Порой складывалось впечатление, что она отрешена от всего мирского. Глобальные новости, такие, как, например, землетрясение в Индонезии, проходили мимо нее. Возможно, она была по-своему права, не зная о мировых катастрофах и не следя за текущими новостями, – ведь средства массовой информации не способствуют хорошему настроению; но я не мог подчас не удивляться тому, что она не в курсе событий, обсуждаемых повсюду. Как-то в Перми, где у нас с ней одновременно проходили не зависящие друг от друга концерты, мы ужинали в отеле и беседовали. Я говорю: «Покойный Андрей Павлович Петров рассказывал…», а она изумленно так вскинула брови: «Как покойный? Когда он скончался?» – «Да уже полгода назад, разве ты не знала?»