Роковой выбор - Виктория Холт

Уроки рисования нравились даже Анне.

Примирился в конце концов с тем, что король взял на себя заботу о воспитании его детей, и мой отец.

* * *

Год спустя после смерти моей матери умерли маленькая Катарина и мой брат Эдгар, проболевший всю свою недолгую жизнь. Мой отец был очень опечален, ибо беды по-прежнему не оставляли его.

Ему доставляло особое удовольствие посещать меня и Анну, и он очень радовался, что растем здоровыми и крепкими.

Со смертью Эдгара что-то изменилось в отношении окружающих к нам. Я была уже достаточно взрослая, чтобы заметить эту перемену. Анна и особенно я приобрели больше значения, и было ясно – почему.

Бедная королева Катарина оставалась бесплодной. Мой отец, наследник престола, потерял жену, и у него не осталось сыновей, так что за ним шли его дочери.

Шли разговоры об увлечении моего отца католичеством, увлечении, которое скорее возрастало, чем уменьшалось. Я слышала, как кто-то раз сказал: «Ну если ему так нужно, зачем оповещать об этом всех?» На это был один ответ: потому что он был честный, прямой человек. В нем не было и тени притворства или хитрости.

Народ волновался. Славные морские победы отца, принесшие ему в свое время такую популярность, забывались. Все хотели, чтобы он понял, что они не потерпят на троне короля-католика.

Поэтому мы с Анной должны были не только исполнять все обряды англиканской церкви, но и делать это прилюдно.

О да, смерть матери и последовавшая за ней смерть маленького Эдгара придали Анне и мне особую важность. Особенно мне.

* * *

Мне было одиннадцать лет, и с каждым днем я узнавала все больше. От меня уже не скрывали, как раньше, всякие сплетни, а их ходило множество. Сара Дженнингс очень интересовалась происходящим, как и Элизабет Вилльерс. Я думаю, пребывание при нашем дворе, оказавшемся в силу обстоятельств в центре всеобщего внимания, в отличие от нас с Анной возбуждало их.

Конечно, возможным наследникам престола всегда уделяется особое внимание, но долгое время надеялись, что у короля будет сын. У него было достаточно незаконных отпрысков – и при этом здоровых – в доказательство того, что отсутствие законного наследника не было его виной. Была какая-то ирония судьбы в том, что он имел стольких детей от своих прекрасных подданных и ни одного от королевы. Судьба как будто издевалась над ним. Бедная королева Катарина! Как я ей теперь сочувствую.

Интриги плелись в изобилии. Королева была неспособна родить наследника; герцога Йоркского обвиняли в католицизме. Был, правда, еще герцог Монмутский, хотя и незаконный сын, но протестант, молодой, красивый, общий любимец. Уж у него-то должны быть здоровые сыновья. Незаконного протестанта предпочли бы законному наследнику-католику. Таково было общее мнение в то время, и оно не было для меня тайной.

Изменилось и поведение девочек. Теперь Элизабет Вилльерс особенно тщательно следила за Анной и мной. Анна была вся поглощена Сарой Дженнингс. Только и слышно было «Сара говорит…», «Сара это не так делает», «Я должна спросить Сару». Казалось, Сара завладела умом и сердцем Анны. У меня была моя милая подруга Анна Трелони. Я не подружилась ни с одной из девочек Вилльерс, хотя их было шестеро.

Теперь-то я понимаю, что Элизабет хотела бы иметь на меня такое же влияние, как Сара на Анну. Она завидовала мне. Да, теперь-то я понимаю многое, чего не понимала тогда. Она хотела быть на моем месте! Я думаю, больше всего она жаждала власти. Я знаю теперь, что таилось за этим устремленным на меня пристальным взглядом. Она думала: «Эта девчонка, эта дурочка, может случиться, станет когда-нибудь королевой Англии. А я, умная, талантливая, блестящая Элизабет Вилльерс, буду никем… разве только, если мне повезет, займу очень скромное место при ее дворе».

Для человека с характером Элизабет Вилльерс подобная мысль была невыносима. Временами она старалась завоевать мое расположение, но чаще зависть пересиливала у нее даже здравый смысл, и она не могла удержаться от попыток ранить меня даже вопреки собственной выгоде.

Она знала о моей любви к отцу и его ко мне и старалась отравить это чувство. Ей было известно, что мой отец был героем многих морских сражений, что он боролся с огнем во время лондонского пожара, что он был любящим отцом обожавших его детей; и она хотела показать мне, что мой кумир был совсем не таков, как я его себе представляла; и вот, на свой лад, в расчете на молоденькую и неопытную девочку моего возраста, она приступила к действию.

Когда в очередной раз мы все сидели за шитьем, она заговорила вдруг о какой-то Арабелле Черчилль. Я впервые услышала тогда имя этой женщины.

– Это просто возмутительно, – сказала Элизабет. – Как можно быть такой бесстыжей? Уже третий ребенок, и все незаконные. Говорят, мальчик на этот раз и здоровый. Такие дети всегда здоровые. Ну не жестока ли судьба? Законные сыновья умирают один за другим, а эти, побочные, живут и живут.

– И говорят, она вовсе некрасива, – сказала Анна Вилльерс.

– Некоторым такие нравятся, – засмеялась Элизабет. – Несомненно, у нее есть другие достоинства.

– Правда, что у нее красивые ноги? – спросила Генриетта Вилльерс.

– Да. Как-то юбки у нее так ловко задрались, когда она якобы случайно упала во время королевской прогулки с лошади, что не оценить красоту ее ног мог только слепой. А кое на кого они произвели такое впечатление, что он даже влюбился…

– В ноги! – хихикнула Генриетта.

Я слушала вполуха. Вероятно, речь шла еще об одной королевской любовнице, подумала я. Среди них были и придворные дамы, и актрисы, и простые горожанки или крестьянки. Эта Арабелла Черчилль – одна из многих. Мне всегда было неловко, когда говорили о любовных увлечениях короля. Ведь все-таки Карл II был мой дядя. Он знал, что о нем сплетничают, но это его только забавляло. Он отличался большим добродушием.

– Она очень высокая и худая – одна кожа да кости – совсем ничего привлекательного, – сказала Анна Вилльерс.

– Зато какие ноги! – сказала Элизабет, возводя глаза к потолку с выражением восхищения. – Неудивительно, что кое в ком они разожгли страсть.

Сара заметила, что при дворе столько красавиц, что, устав от этого изобилия, мужчина может для разнообразия прельститься и дурнушкой.

– Говорят, впрочем, что у джентльмена, о котором идет речь, – сказала Элизабет, взглянув на сестер, которые не могли удержаться от смеха, – вообще странный вкус на женщин.

Я насторожилась. Паузы в разговоре и взгляды, которыми обменивались сестры Вилльерс, привлекли мое внимание. Неожиданно мне пришла мысль, что они говорят о моем отце. Я не могла этому поверить. У этой Арабеллы Черчилль трое детей. Когда родился первый, моя мать была еще жива. Все это вздор. Но подозрение у меня осталось.

Когда мы остались одни, я спросила Анну Трелони: