Ключ - Наталья Болдырева

Выложив всё, я понял, что меня слушает связка до последнего человека. Слушает молча и очень внимательно.

— Нет, ты точно спятил… Ты этого не сделаешь, — Сет уже не пытался отстраниться. Мы шли в ногу, плечо к плечу, сцепившись взглядами, за нами наблюдала вся цепь, и я затылком чувствовал, что и мальчишка, задремавший было на ворохе корзин, встрепенулся и, сонно протирая глаза, повернул любопытный нос в нашу сторону.

— Сделаю. Если не покину обоз сегодня же… сделаю! Мне всё равно уж будет. — Я врал вдохновенно, потому что и сам верил лжи. По крайней мере, на тот момент. И, кажется, Сет дрогнул.

— Посмотрим, — буркнул он, отворачиваясь.

И мы пошли дальше. Связка молчала, бросала временами косые взгляды, но всё чаще и дольше, понурив головы, смотрела под ноги. Чем выше вставало солнце, тем труднее было идти. Грязь сначала загустела, потом засохла комьями и наконец осыпалась мелкой рыжей пылью. Ярко-рыжей, почти красной пылью. Я так устал, что, лишь когда вздымаемая десятками ног, колёс и копыт взвесь начала подниматься клубами и окутала нас облаком, вяло подумал, что действительно нахожусь далеко-далеко от родных суглинков и черноземов. Люди кашляли и прятали лица в ткань — натягивали на нос широкие вороты рубашек, я же пытался защититься майкой, долго не мог зацепить тугую резинку и, наконец, орудуя зубами, кое-как справился. Я уже давно не чувствовал под собой ног, но больше всего мне хотелось пить. Я с нетерпением ждал вечера. Мне казалось, что у меня появится шанс.

Лучи, падающие с ясного неба, впивались в плечи раскалёнными иглами, выжигали глаза, заставляя опускать голову, поливали спину нестерпимым жаром. Долгожданные сумерки принесли некоторое облегчение, а с наступлением темноты был объявлен привал и разложены сторожевые костры. Обоз, днём вялый и разморённый, ожил.

Мы опустились на горячую, разогретую за день землю. Люди рядом жаловались на затёкшие в заскорузлых от грязи сапогах ноги. Просили снять цепи, чтобы разуться, почиститься. Многие просили воды. Солдаты деловито сновали мимо и не обращали внимания на просьбы и требования пленников.

Обозники раскладывали свои маленькие костерки, ставили на них незамысловатую глиняную посуду и варили походные похлёбки: широко вокруг растёкся одуряющий аромат мяса, овощей, специй. С голодухи у меня закружилась голова. Рот наполнился вязкой слюной. Я сглатывал, но чувствовал лишь сухую крупу дорожной пыли с солоноватым привкусом пота.

Недалеко от меня и других пленников смеялись и оживлённо переговаривались довольные, располагавшиеся на отдых свободные люди. Теперь я слушал другую часть истории нападения на обоз. Она подтверждала мои догадки. Обычная тактика грабителей — пропустить богатую, хорошо охраняемую голову обоза и отсечь пару десятков последних телег, принадлежащих мелким купцам и крестьянам, — в этот раз не принесла успеха. Буквально перед стычкой обоз нагнал свежесформированный отряд вольных дружинников, направлявшийся в столицу. Джентльменам удачи изменила их своенравная покровительница. Появись дружинники чуть раньше, они не узнали бы, что происходит за их спинами, задержись чуть в пути — и пришлось бы преследовать грабителей по остывшим следам, в чужом, плохо знакомом лесу.

К моему несчастью, я попал в самую гущу событий: дружинники сильно потрепали шайку, да и преследование тех, кто пытался скрыться, сложилось удачно. Но Вадимир был порядком рассержен. Внезапное и непрошеное вмешательство озлобленных постоянными грабежами крестьян стоило жизни шестерым молодым, не обученным ещё толком дружинникам. И потому ликование спасённых торговцев было тихим и сдержанным, с оглядкой на посуровевших солдат, потерявших своих товарищей.

Солдаты не спешили заняться нуждами пленных. Помимо костров на периметре они поставили костры поменьше, на которых и готовили в объёмных походных котлах какое-то густое варево. Торговец средней руки в знак благодарности предоставил один из своих фургонов капитану Вадимиру и его офицерам. Вскоре после того, как обоз окончательно замер — жующий и успокоенный, — за мной пришли. Двое солдат молча и деловито сняли оковы. Получив возможность разогнуть руки, я почувствовал, как же они затекли, даже зашипел от боли. С трудом встал, был подхвачен с обеих сторон дюжими парнями в кольчугах и то ли отведён, то ли оттранспортирован к фургону капитана.

— Эй! Куда?! А как же мы?! — возмущались за спиной, но никто не обратил внимания на эти крики.

Пока меня волокли мимо костров — я явно не успевал за широко шагавшими и сытно отужинавшими парнями, — со всех сторон вслед нёсся едва различимый гневный ропот. Многие ехали на базар с семьями, и женщины не могли сдержать торжествующего гнева. Мне пообещали и каторгу, и верёвку на шею, и вечные муки ада. Я же пытался размять руки и срочно придумать какую-нибудь правдоподобную историю.

Фургон с приподнятым на шестах боковым полотнищем был ярко освещён изнутри парой фонарей, распространявших густой, тяжёлый запах масла. Под своеобразным навесом расположился сооружённый из снятого борта фургона стол, за которым, сидя на чурбаке, меня ждал капитан. Он писал что-то на длинном куске то ли бумаги, то ли пергамента — фонари давали ровный ярко-жёлтый свет. Я почему-то ожидал увидеть перо, по типу фазаньего, но капитан вертел в пальцах и покусывал длинное тонкое стило. Я так и не смог придумать ничего более-менее подходящего для предстоявшего разбирательства, хотя опыт общения с грабителями убедил меня в серьёзности намерений абсолютно всех здешних обитателей. Я готовился к худшему и уповал на импровизацию. Однако капитан не обратил на меня ровно никакого внимания.

— Карманы, — бросил он коротко.

Почуяв движение, я опередил расторопных служивых, и сам вывернул содержимое наружу: зажигалка, складной нож, блокнотик из заднего кармана джинсов. Документы, телефон и бумажник остались у девочки, в куртке. Один из конвоиров принял добычу, другой — обшарил-таки мои карманы сам, провёл ладонями вдоль пояса, проверяя ремень, приподнял брючины, ощупал голени. Кроссовки живо его заинтересовали.

— Гляди-ка, чудная обувка… — Капитан вскинул голову, скользнул взглядом, но остался равнодушен, а вот часы на руке его привлекли больше.

— Ну-ка, сними браслет.

— Это не браслет, это часы, — брякнул я, расстёгивая замок.

— Тебя забыли спросить.

Солдат принял часы, пару раз щёлкнул замком, пока нёс к столу капитана, передал в руки и покрутил головой удивлённо.

— Такая дорогая вещица в такой дешёвой оправе, серебро было бы много богаче. С какого чудака ты это снял?

— Что за металл? Сталь? — Капитан покрутил мои титановые часы, закрыл-открыл браслет, отложил в сторону. Взял блокнот, пролистал. Вернулся на первую страницу. — Соколов Никита Александрович. Это чьё?

— Моё. — Я был готов ко всему, но этот вопрос меня ошарашил. Я стремительно терял уверенность в собственных силах.

— Значит, это твоё имя? — Кажется, столь лёгкое признание мной собственного имени внушало ему сомнения.

— Да.