Дружина особого назначения. Книга 2. Западня для леших - Иван Алексеев

Когда Михася, как мастера стрельбы из пистолей, пригласили за Забор для встречи с оружейниками, строго-настрого предупредив о неразглашении, он попал к Губану. Губана уважало и высоко ценило все начальство Лесного Стана, прощавшее ему многие чудачества. Михась вспомнил заседание малого Военного Совета, куда его привел Губан, чтобы затем на испытательном поле наглядно показать, как метко можно стрелять из новых пистолей. Решался вопрос о том, заменять или не заменять фитиль кремневыми системами. Губан не умел говорить тихо. Он всегда орал, при этом лицо его краснело, светло-серые глаза округлялись, здоровенный кулак угрожающе покачивался перед носом собеседника.

– Я вам так скажу, – начал Губан почти спокойно свою речь перед Советом. – Ваш фитиль, – он поднял указательный палец, и все члены Совета невольно посмотрели на палец, думая, что это, возможно, изображение фитиля, но Губан рубанул рукой в воздухе и, покраснев от натуги, смачно выкрикнул: – Го-о-вно!

Тихо звякнули стаканы венецианского стекла на столе.

– Повторяю! – проорал Губан, тряся указательным пальцем, направленным в потолок (можно подумать, что его кто-то не расслышал!). – Го-о-овно!

Михасю стало не по себе. Его в Лесном Стане за глаза и порой в глаза называли «уставной дружинник», поскольку Михась свято и истово верил в незыблемость и высший смысл воинской дисциплины и необходимость беспрекословного подчинения командирам и начальникам. Сейчас он подумал, что настал последний час бедного Губана, а также и его, Михася, как невольного свидетеля оскорбления Совета. К его удивлению, никто не отреагировал на крик, а председательствующий спокойно попросил Губана изложить суть своих соображений. И изложение, и последующие испытания прошли благополучно, и система была принята на вооружение.

Губан и Михась друг другу как-то сразу понравились. Опыт Михася нужен был Губану для усовершенствования кремневого замка перед запуском его в массовое производство. Губан был доволен, что Михась толково отвечал на вопросы, ухватывая их суть с практической точки зрения. Михась же сразу почувствовал незаурядный ум и талант Губана, осознав без всякой зависти и внутреннего неудобства, что он по сравнению с Губаном не более чем малек – быстро бегающий, ловко дерущийся и метко стреляющий, однако не способный создать Вечное Знание, которое будет передаваться из поколения в поколение. Но настоящая дружба этих равно талантливых каждого в своей области людей началась после ручной бомбы с колесиком.

Они сидели в просторной избе Губана, где на больших гладко струганных столах во множестве валялись инструменты, детали, чертежи и каждая из четырех стен которой была выкрашена в свой цвет. Как объяснял Губан, разные цвета – для разных настроений. Он действительно часто переходил от безудержного оптимизма и громогласного самовосхваления к не менее громогласному самобичеванию и сетованиям на собственную бездарность. Они уже обсудили все, что запланировал Губан, и просто отдыхали после долгой и напряженной умственной работы.

– Значит, колесико – дрянь, бесперспективно… – вдруг тихо, как бы про себя, пробормотал Михась.

– Ну да, я ж тебе объяснял! – слегка удивленно ответил Губан, сразу же закипая, как вода, в которую опустили кузнечную заготовку из горна. – Дерьмо! Одноразовое! Пружина устает! – Три удара кулаком по столу веско дополнили словесные аргументы.

– Слушай, Губан, – раздумчиво произнес Михась. – А ведь есть вещица, которая работает ровно один раз… – И замолчал.

– Ну, что за вещица? – нарушил Губан затянувшуюся паузу.

– Ручная бомба. С фитилем в бою неудобно возиться… Но если у колесика пружина, как ты говорил, от долгого сжатия все равно слабеет и может не сработать… Да и спусковой механизм громоздкий… Нет, ерунда! Но было бы здорово! – сбиваясь, путано и неуверенно выпалил Михась.

Губан сидел молча, глаза его сузились.

– Бомба, говоришь… – пробормотал он, глядя уже не на Михася, а куда-то сквозь него, в пространство, и добавил быстро, приказным тоном: – Так, топай домой, мне надо подумать!

На следующее утро, вернее еще ночью, до первых петухов, к спящему Михасю ввалился малец из дежурного десятка и звонко доложил:

– Боец Михась! Тебе велено срочно явиться к мастеру Губану!

Михась мгновенно оделся и, бесшумным стремительным бегом пролетев через спящий Стан, предстал перед Губаном. Тот в нетерпении ходил по избе, сжимая в руке измятый лист бумаги.

– Слушай, Михась! – не поздоровавшись, торжественно провозгласил он, потрясая кулаком с бумагой. – Пружина – ерунда! Не надо пружины! – Губан прихлопнул бумагу, оказавшуюся чертежом, к столу, ткнул в нее указательным пальцем. – Бечевка! Смотанная на ось! – выкрикнул он. – И никаких спусковых механизмов! Вот, смотри: это ось, это кольцо, выдергиваешь его вместе с бечевкой, колесико раскручивается, дает искру! А вот, в трубке, фитиль-замедлитель. И все, бросай!!! – радостно вопил Губан, уставившись на Михася, упиваясь своей гениальностью и явно ожидая ответного восторга.

– Не понял, давай еще раз, – Михась уткнулся в чертеж.

– Да как не понял? Ну, смотри же! – Губана просто распирало от гордости и самодовольства. – Это мы с тобой придумали!!! Видишь, вот запальная трубка, а вот…

– Михась! – прервал его воспоминания голос Разика.

– Я! – Михась вскочил, кивнул дедку и подбежал к десятнику.

– К ночи заступай с бойцами в караул разводящим. Сейчас сориентируйся по месту, оцени подходы. Хотя тут тебе все подробно объяснят. – Разик указал на дедка. – Выполняй!

– Йес, сэр!

Сменив посты, Михась некоторое время стоял во дворе, наслаждаясь тишиной и теплом летней ночи. Ему вдруг на миг, как в детстве, показалось, что все в этом мире хорошо и впереди его ждет одно только светлое и радостное. Он вспомнил, как океанский бриз развевал светлые, чуть рыжеватые волосы Джоаны, когда она, опираясь на резные перила, огораживающие ют «Принцессы», смотрела вдаль, туда, где за линией горизонта на всех парусах неслась им на выручку английская эскадра. Он даже задохнулся от счастливого предчувствия. Затем нахмурился: «Что-то не вовремя расслабился, разводящий! Так и службу завалить недолго!» – почему-то вздохнул и вошел в караульную избу.

В караулке было тепло и уютно, неярко светились лампада под образами и одинокая свеча на столе, возле песочных часов (механические пружинные часы были еще редкостью, и во всем передовом отряде их имел только Разик). Бодрствующая смена, в основном – молодняк, сидела вокруг стола и слушала начальника караула, десятника второго десятка Желтка. Желток рассказывал историю своего прадеда. Михась слышал ее не единожды, поскольку сам имел некоторое отношение к семейству Желтка: они были то ли четырех-, то ли пятиюродными родственниками, поскольку двоюродная сестра мужа сестры матери Желтка, то есть его дяди, была замужем за двоюродным братом отца Михася (Михась всегда путался в названии родственников и родственных связей). Он прекрасно знал, что Желток – это слегка переиначенное для удобства английское графское имя – эрл Шелтон, или, на французский манер (в те времена при английском дворе часто говорили по-французски, с ударением на последнем слоге) – Шелтон. Тем не менее Разик, когда прилег на лавку вместе с отдыхающей сменой, не стал сразу засыпать, а некоторое время лежал с открытыми глазами и слушал знакомый с детства рассказ, в который раз тихонько посмеиваясь в соответствующих местах, хотя сейчас эта история вызывала в самой глубине его сердца внезапные короткие уколы глухой тоски и боли, ибо он еще так и не получил ответа от монахов лесного монастыря, ведающих родовыми списками: может ли он мечтать о леди Джоане Шелтон как о своей невесте, или они состоят друг с другом в слишком близком родстве…