Мой человек - Наталия Терентьева

Когда Илюша ушел, я потихоньку снова стала шить, но только себе и Марише.

Все чаще и чаще я думаю – а вот почему бы мне не открыть свое ателье? Но я совсем не «бизнесмен», я художник, по призванию, и еще, как выражается моя дочь, – ботан, самый настоящий, с ударением на первый слог. Наверное, есть где-то место, где я могла бы реализовывать все свои мечты и придумки, но я пока этого места не знаю и найти не могу.

Художников по костюмам и модельеров – пруд пруди, каждый год выпускаются и выпускаются новые. И найти место, где мне скажут: «Сиди и рисуй, придумывай, а мы будем делать всю работу, на которую не требуется фантазии и придумки», я пока не могу. А может, и нет такого места. Надо это место организовать самой, но я не умею считать деньги. Ничего хорошего или почетного в этом нет. Это бред, но это так. У кого-то спина кривая, у кого-то все из рук валится, руки-крюки. А у меня улетучиваются деньги и никакие финансовые схемы в голове не помещаются.

Подросшая Мариша пытается считать, планировать бюджет, что-то откладывать, а я трачу собранные деньги. Не совсем впустую, конечно. Но и не с умом. Точнее, у меня ум другой. Я этим не горжусь, раза два в год серьезно берусь за самовоспитание – как некоторые садятся на диету или начинают ходить в тренажерный зал. А я пытаюсь планировать, расписывать расходы, каждую копеечку учитывать, не покупать лишнего… Это тошно и нудно и превращает жизнь в заплесневелую бухгалтерскую книгу, в которой когда-то спрятали котлету, она сначала стухла, потом присохла к страницам, промаслила их, и запах – от стухшей забытой котлеты – навсегда остался в твоих жалких расчетах.

Приблизительно на этом месте мои попытки экономить и расписывать жизнь по копеечке заканчиваются и забываются на полгода. Пока я не обнаруживаю, что на отпуск ничего не отложено, сапоги новые не на что купить, зато в коридоре стоят-красуются два мешка материалов для рукоделия. Делай руками красоту и живи впроголодь… «Нет! Так не пойдет», – говорю я и достаю свою тетрадку для записи расходов. На самом деле прелестную тетрадку с переливающимися бабочками на обложке, никакой засохшей котлеты там внутри нет… Слезы есть. Пара слезинок, пророненных по слабости душевной. Иногда на самом деле становится до слез обидно, что твоя работа, вроде бы и востребованная, не приносит тебе никаких материальных благ.

Кому нужен мой кружок «Мастерская природы»? Много кому. В этом году даже пришлось отказать трем-четырем мамочкам, которые очень хотели, чтобы их дети ходили в наш клуб, и сами рвались приходить по субботам, когда у нас собирается семейный клуб. В группе не может быть больше двадцать пяти человек – физически нет места. Некуда сесть, негде разложить свои тряпочки, опилки, сухие листья, из которых ты хочешь делать что-то красивое. А еще есть два «партизана». Крохотная дочка Манумы с удивительно умелыми ручками и шестая дочка одной нашей многодетной. Отказать ей не могу.

Есть человек, с которым лучше не заговаривать о моей работе. «Ничего более убогого, чем делать из шишек и крупы картины я представить не могу», – сказал мне однажды Илюша, совершенно не желая меня обидеть, а даже наоборот, сочувствуя мне и желая как-то советом помочь.

Размышляя о своей жизни, разглядывая людей, мгновенно переодевая их в голове во что-нибудь поинтереснее, я походила по фойе, концерт немного задерживали.

Наконец открылись двери, и я прошла и села во второй ряд, у прохода, куда, получается, просто чудом купила билет. Наверное, женщина продавала пригласительные, так теперь бывает. Артистам дают пригласительные с местами, они их продают, чтобы хоть чуть-чуть подработать. Особенно если пригласить особо некого.

В зале было много народу, но не все места заняты. Сцена была пуста, в глубине стоял лишь орган. Свет погас и раздался голос из динамика: «Начинаем концерт заслуженного артиста Российской федерации Алексея Мишечкина…» Я не ахнула, потому что просто не сразу сообразила. Ахнула, только когда на сцену вышел не очень высокий, ладный, стройный, чуть начавший седеть человек, которого я отлично знала. Давно когда-то знала. Алёша Мишечкин, так внешне похожий на моего Илью. Раньше был похож, сейчас Илюша расплылся, раздобрел, Алёша же остался таким же стройным, как в молодости.

Мне вдруг резко расхотелось слушать концерт. Алёша раскланивался – люди хлопали так радостно, как будто именно его и ждали, а не случайно попали на замену.

Я встала и пошла прочь по залу. Наверное, артисту, который вышел играть и вежливо поклонился своим зрителям, не очень приятно видеть спину человека, решившего уйти еще до начала. Может быть, этому зрителю стало плохо… Или он что-то потерял и пошел искать…

Ну да. Мне стало как-то плохо от неожиданной встречи. И еще я знаю: то, что я потеряла, – не найти. Поэтому я быстро дошла до высоких центральных дверей, уже закрытых. Там секунду помедлила, потом повернулась и пошла обратно. Конечно, Мишечкин меня видел. Вряд ли узнал, ведь мы не виделись столько лет. Люди говорят, что я не изменилась, но я-то сама себя в зеркале не всегда узнаю. В привычных зеркалах – да. Даже знаешь зеркало, в которое лучше не смотреть, если плохо спала или расстраивалась. Пробегу утром мимо этого зеркала, и быстрее в ванную, где свет неяркий и идет сбоку, там я очень хорошо смотрюсь. Такая вполне себе симпатичная… Глаза добрые, лицо улыбчивое… Грустноватое, но улыбчивое, улыбка близко…

А в незнакомом месте иногда видишь себя и думаешь: вот тетка уставшая – в платье, как у меня… Так нет! Это же я сама! Уставшая и грустная тетка, которой не жаль тратить свою единственную жизнь на грусть о том, чего не вернешь. И вопрос – стоит ли возвращать.

Я быстро села на свое место, на которое уже нацелился мальчик, сидевший с бабушкой рядом. Скоро я поняла, почему ему понравилось мое место. Он все время тайком от бабушки ел и норовил вытянуть ноги то под переднее кресло, то в мою сторону и поспать. Бабушка есть и спать ему не давала – первые пятнадцать минут. А дальше я уже не обращала внимания на соседей. Потому что меня просто захлестнула музыка.

Пока мне еще мешал мальчик, я вспоминала, как познакомилась с Алёшей и вскоре – с Ильей. Алёша Мишечкин учился тогда в аспирантуре в консерватории и был милый, начитанный, застенчивый, упорный в своем деле. И все бы, наверное, пошло по-другому, если бы не внезапно вспыхнувшая влюбленность в Илюшу. И не потому, что родился ребенок, – ведь Мариша появилась у нас не сразу. То, что Илюша – мой человек, я поняла быстро. А Алёша… Слово это на самом деле – его. Это он мне так сказал когда-то: «Ты, Оля, просто мой человек. На всю жизнь».

Мне очень понравились эти слова. Тем более что Алёша меня почти не знал, ни разу не целовал, лишь все время смотрел на меня, слушал, что-то говорил сам и все заглядывал в глаза. И как-то быстро понял, что я его человек. По глазам, наверное. Мне было приятно и хорошо с ним. Мы гуляли, Алёша водил меня на бесплатные концерты к своим однокурсникам и знакомым, мы почти каждый вечер слушали где-то музыку, потом он провожал меня домой. Я жила с бабушкой. Мои родители работали на Севере, на Севере же несколько лет назад оба и умерли, один за другим, толком так и не познакомившись с Маришей, видели ее всего два раза в жизни.