Недвижимость - Андрей Волос

— Понятно, — сказал я и пробрался в кухню.

Лампочка, свисавшая с потолка, не загорелась, когда я щелкнул сальным на ощупь выключателем, поэтому разглядеть детали мне не удалось. Однако запахи живут и в темноте — и уж их-то я ощутил в полной мере.

Заглянул в ванную. Кран был сорван, вода лилась бурно и беспрестанно, фанерная рамка мутного зеркала набухла и растрескалась.

— Да… — протянул я. — Надо бы слесаря вызвать.

Впрочем, это было не мое дело.

— Надо, все надо!.. — отозвалась она. — Он и раньше-то горячую воду лил. Тут стены-то тонкие — одна видимость… Рефлектор сгорел, так он воду открутит на полную катушку — вот она и хлещет целыми днями… Пару полная квартира, а ему хоть бы хны.

Мерз он, видите ли. — Она вздохнула и сердито закончила, передернув плечами под цветастым платком: — Люди-то какие бывают… ничего не докажешь.

Я кивнул. Про «не докажешь» — это она точно сказала. Особенно если кому холодно.

В конце концов старик умер. Собственных детей у него, видимо, не было. Но ему не хотелось, чтобы квартира пропала, и он почему-то завещал ее Нине Михайловне. Может быть, она его знакомая… или даже соседка, что вероятней, — заходила иногда по бабьей своей беспричинной доброте, проведывала. Время от времени покупала пакет молока. Буханку хлеба. Доброта ее не осталась без награды.

Воздалось сторицей. И это справедливо. Теперь она вступила в законные права… оформила бумаги… хочет продать… Ясно как божий день.

— Значит, вы являетесь владелицей этой квартиры? — спросил я как можно приветливей.

— Да, являюсь, — с непонятным, но привычным вызовом в голосе ответила Нина Михайловна.

«Старая ты бессмысленная калоша», — сказал я про себя. И задал второй вопрос, по-прежнему улыбаясь:

— А документики можно посмотреть?

Приветливость, приветливость и еще раз приветливость.

Она насторожилась:

— Паспорт, что ли?

— И паспорт тоже, — ответил я. — Паспорт — это очень важный документ. Один из самых важных. Паспорт, Нина Михайловна, — это удостоверение личности. Кроме того, данные паспорта часто фигурируют в…

— Это что же? — Нина Михайловна явно почуяла какую-то опасность: никогда я не мог понять, какую опасность чуют такие вот тетки с белыми лбами, когда их просят об элементарнейшей вещи: показать на секунду паспорт, чтобы можно было убедиться в отсутствии расхождений. — Зачем вам паспорт? Я-то у вас паспорта не спрашиваю!

— Да вы не поняли! — сказал я, улыбаясь шире. — Я же не в том смысле… не как в милиции!

— Паспорт не дам! — отрезала она.

— Да почему же вы не дадите паспорт? — Я дурашливо посмеивался: мол, какие диковинные разногласия у нас возникли. — Да что вы!

Ну хотите — вот вам мой паспорт, пожалуйста!

Она секунду или две смотрела на меня в упор, по-видимому решив нанизать, как сардельку, на взгляд своих маленьких и непонятно чем возмущенных глазок, затем порывисто вздохнула и стала, бормоча что-то о доверии и недоверии, с оскорбленным видом копаться в сумочке. Даже лоб немного наморщился.

В конце концов извлекла паспорт и протянула его вместе с какой-то жеваной бумаженцией.

Бумага оказалась ксерокопией свидетельства о наследстве. В этом не было ничего удивительного. Я и думал о наследстве.

Удивительное заключалось в другом: наследство не по завещанию, как я предполагал, а по закону. Вот так: по закону. В сущности, меня это совершенно не касалось. То есть никто никому ничего не завещал. Человек умер — и его имущество перешло к законному наследнику. Как явствовало из свидетельства, наследодателя звали

Михаилом Кондратовичем. Из всего этого можно было сделать только один вывод: покойный приходился Нине Михайловне родным отцом, а она ему — дочерью.

— Так, так, — сказал я, читая про себя строки документа и не вдумываясь в их давно привычный, неизменный от раза к разу смысл, а представляя себе почему-то, как старик доживал свои дни: через силу, с запинками кружась по тому черному кольцу старости и нищеты, которое и представляло собой его жизнь. Это движение становилось все медленнее, все монотонней, и даже светлых пятен памяти становилось все меньше, потому что все труднее ему было вообразить, что когда-то он жил совсем иначе — был моложе лет на десять (это еще кое-как вспоминалось), а до того — еще моложе, а перед тем — совсем молод, нравился женщинам, зарабатывал деньги, щедро тратил, был не прочь гульнуть, обожал жену и любил дочь… Я зажмурился на секунду — и картинка возникла перед глазами словно мутный, слишком плотный и вдобавок исцарапанный черно-белый негатив, на котором почти ничего нельзя было разглядеть, но который при этом производил все-таки тягостное и пугающее впечатление: как будто зная, что на нем сфотографировано нечто ужасное, ты одновременно и хочешь, и боишься разобрать детали…

— Отлично, — кивнул я дочитав. — Все в порядке. Нина Михайловна, а скажите мне, пожалуйста, вот что…

Я достал блокнот и стал задавать вопросы. Она отвечала. Мне казалось, что в голове, как в компьютере, что-то попискивает и движется: разнородные данные должны были в итоге свестись к одному знаменателю и выразиться некоторой денежной суммой, более или менее соответствующей тому, сколько стоит эта грязная конура в ее нынешнем состоянии.

— Капремонт был?

— Что?

— Трубы, спрашиваю, меняли?

— Нет, не было…

— Школа далеко?

— Да вон она, школа-то! — обрадовалась она. — Вон, из окна видно!..

— А поликлиника?

Закрыв блокнот, я возвел очи горе и сказал затем, что Нина

Михайловна может рассчитывать примерно на… В голове еще что-то пощелкивало, а ошибиться я не мог. То есть мог, но не должен был. Ошибаться мне было никак нельзя. По крайней мере в большую сторону. Лучше ошибиться в меньшую. Тогда в результате сделки она получит на пару тысяч больше, чем рассчитывала. Приятные сюрпризы приятнее неприятных… Я еще тянул время: порассуждал о состоянии рынка, о конъюнктуре; отметил, что она, конъюнктура, оставляет желать лучшего. Но, с другой стороны, конъюнктура конъюнктурой, а жизнь жизнью. Жизнь есть жизнь, как говорила моя бабушка. Жизнь не остановится, какой бы ни становилась конъюнктура. А что это значит? Это значит, что, несмотря на негодную конъюнктуру рынка, я берусь продать эту квартиру, как в рекламе «Аэрофлота», — быстро, выгодно, удобно… Тут же пожалел, что брякнул про «Аэрофлот». Черт меня дернул за язык: она не поняла, при чем тут «Аэрофлот», но усиленно пыталась понять, и пока я оценивал вслух местоположение, состояние, а также прочие параметры этой несчастной квартирешки, Нина

Михайловна смотрела мне в переносицу затуманенными работой мысли глазами, совершенно не схватывая того, что я говорил по делу.

— Я пошутил, — попытался я исправить положение. — «Аэрофлот» тут совершенно ни при чем. Так вот, что касается местоположения…