Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Мимо нас то и дело пробегали небольшие группы солдат, это возвращались в свои подразделения бойцы второго взвода. Иванков улыбнулся:

— Ага! Кажись, дошло до них!

Возвратившийся к вечеру третий взвод младшего лейтенанта Гревцева доложил об успешном минировании. Потерь взвод не имел. На вопрос, был ли во взводе командир роты Заболоцкий, все отвечали отрицательно. Неужели его ранило? Но где его могло ранить? В окопе? Не могло, потому что немцы по нашим окопам минами и снарядами еще не били. Пулевые ранения были. Были и убитые на поверхности окопов. Но всем известно, что Заболоцкий из окопа не вылезал. И все-таки, куда же он делся? Возможно, вылез из своего окопа, а раз вылез, значит, мог быть ранен и убит. Не всем удавалось увернуться от пуль. Обыскав все расположение роты и ближайшие окрестности, трупа Заболоцкого мы не нашли. Вернувшись на вторые сутки в штаб батальона, мы и тут его не обнаружили. Посланный в медсанбат офицер штаба доложил, что через медсанбат Заболоцкий не проходил. В соседнее соединение Заболоцкий попасть не мог. Для этого он должен был обойти слева позиции нашего полка, а справа позиции еще двух наших полков. И вот первая фамилия в нашем батальоне — старшего лейтенанта Заболоцкого — была внесена в списки без вести пропавших.

Вспоминая все обстоятельства пропажи Заболоцкого, я потом вспомнил, что в пылу гнева, кажется, обозвал его трусом. Не это ли явилось причиной его исчезновения? Ведь трусы, они всего боятся, они боятся даже собственных ошибок. В данном случае, испугавшись собственной трусости, Заболоцкий мог просто дезертировать из действующей армии, с фронта.

Однажды днем я шел правой стороной все того же белого шоссе по хорошо уже проторенным тропам среди густого елового леса. Теперь здесь повсюду были предусмотрительно нарыты щели и траншеи, узлы связи укрыты в глубоких землянках, защищенных двумя-тремя накатами толстых бревен. В таких же землянках располагались и батальонные пункты медицинской помощи, возле которых стояли рессорные санитарные двуколки и скрытые в глубоких «конюшнях» лошади.

Бои принимали все более затяжной и упорный характер. Немцы стремились во что бы то ни стало добиться осуществления своей цели: выйти к берегам Ладожского озера, соединиться с финнами и замкнуть мертвое кольцо вокруг нашего любимого Ленинграда, чтобы затем взять его измором, надругаться над ним, уничтожить, лишить наш народ памятника революции — первой столицы социализма, и памятника русской культуры — могущества и славы великой страны.

Все это мы хорошо понимали и, сколько хватало сил, старались разрушить эти дикие планы, не допустить глухой блокады города Ленина.

Почти от Синявина до Мги растянулась наша дивизия. Временами нас поддерживала седьмая танковая бригада. Однако сдерживать все нарастающий натиск врага становилось все труднее. И все-таки дивизия не оборонялась, а все время наступала. Никогда мы не отдавали инициативы в руки противника. Эта боевая тактика командования и, в частности, ее командира полковника Замировского нам очень нравилась. Тактик он был опытный и энергичный, хотя такая его тактика нам, саперам, стоила большого пота и нервов. Несмотря на то что мы работали дни и ночи, мы все-таки не успевали вовремя сооружать КП[2]и НП[3]дивизии. Они так часто менялись, что у нас не хватало ни сил, ни времени, чтобы закончить их вовремя. Недоделки мы нередко заканчивали уже в присутствии комдива, за что он отчитывал нас по всем правилам неласковой солдатской терминологии.

Комдив наш был человеком своеобразным. В его внешности, манерах, в мышлении как-то переплелось привнесенное издревле с современным — нашим, советским. Он, кажется, никогда не уделял внимания своему внешнему виду, исключая бритье. Никогда не старался быть деликатным, даже в присутствии женщин. Любил и много сам знал сальных солдатских анекдотов. На женщин смотрел не иначе как на постельную принадлежность. С подчиненными, даже с равными по возрасту и званию, мог быть груб до истерики. В то же время как воин и командир он был глубоко предан родине, воинскому долгу и, кажется, вкладывал в его исполнение все свое существо. Во всяком случае, дивизия под его командованием дралась с львиным напором.

В тот день я шел по обочине шоссе, укрываясь от зноя в тени почти сплошного лесного массива. Я разыскивал свою роту. Части дивизии, развив наступление, успешно преследовали противника. К половине дня полковая артиллерия и обоз с боеприпасами далеко отстали от передовых частей, преследовавших врага. Полевые кухни тоже спешили догнать свои подразделения, чтобы накормить людей наваристыми щами из свежих овощей и жирной солдатской кашей с мясом, угостить любителей горячим ароматным чаем. Все это двигалось не торопясь, всяк своим путем.

Вдруг откуда-то появился командир дивизии и принялся сгонять всех на шоссе, а затем на рысях погнал вдогонку передовым частям. Достигнув речки Черная, наши передовые части задержались здесь на обед, приостановив преследование противника. Вот к ним-то сейчас и подтягивались вплотную наша артиллерия, обозы с боеприпасами и кухни. На узком шоссе образовался сплошной обоз длиной более километра.

Расчет, конечно, был прост: на ходу пообедать, пополнить боезапасы, подтянуть артиллерию — и снова в бой. Вот тут-то и заключалась трагическая ошибка и командования полков, и самого командира дивизии. Не было учтено одно очень важное и серьезное обстоятельство: противнику понадобилась столь же короткая передышка, чтобы осмотреться, привести себя в порядок и нанести контрудар.

Жаркий августовский день повернул уже на вторую половину. От длительного отсутствия дождей и частого движения на белом шоссе образовались целые «лужи» пыли. Деревья под зноем опустили листья. В воздухе дрожало раскаленное марево, ни малейшего ветерка, если б не речка поблизости, дышать было бы совершенно нечем. И в этот момент — когда все остановилось, когда на шоссе задымились ароматным паром кухни, а повара засуетились, разливая щи по котелкам и термосам, — вдруг загремели залпы минометных батарей противника и вокруг сгрудившихся на узком шоссе обозов, артиллерийских упряжек, кухонь и множества людей стали рваться мины.

Началась свалка. Паника!

Глубокие кюветы по обеим сторонам шоссе не давали возможности быстро развернуться, а ожидать, пока развернутся другие, никто не желал. В дело вступила безрассудная грубая физическая сила. Кто сильнее и нахальнее — тот мял, давил и опрокидывал других, не считаясь ни с чем. В кюветы полетели кухни и повозки с боеприпасами. Артиллеристы, развернув упряжки, на галопе устремлялись из зоны огня. А тем временем немецкие наблюдатели всё точнее и точнее корректировали огонь своих батарей. Видя свой просчет, командир дивизии кинулся в гущу этой свалки и сам лично принялся за организацию вывода из-под огня полковых батарей и обоза. Все офицеры, находившиеся вблизи, бросились ему на помощь.

Пока мы разворачивались, немцы наладили точный огонь по всему шоссе. А комдив, вырвавшись из гущи обозов на простор, уже бежал по шоссе впереди всех, крича и махая руками: