Всё, что от тебя осталось - Кати Беяз

Не понимая, кого я сейчас увидел и насколько существо реально, я кинулся бежать со всех ног. Почти не видя, куда ступаю, я спотыкался о внезапно выросшие из-под земли камни и кустарники. Сухие ветки впились в волосы, и на мгновение я подумал, что он догнал меня и схватил цепкой хваткой. Я рванул вправо, вырвавшись из сосновых когтей. Потом снова ринулся прямо, когда наткнулся на острые непроходимые заросли, и в конечном итоге полностью потерял ориентацию в пространстве.

Наконец, успокоившись, я замер. Вокруг было тихо. Просмотрев размытые очертания деревьев, я опустился на корточки и закрыл лицо руками.

Что это было? Если в лесу бродит чудовище, что-то среднее между человеком и животным, то вполне возможно, что Жени уже нет в живых. В какой стороне дорога, я не знаю. Даже надолго затаив дыхание, я не могу услышать ни единой сирены скорой помощи или полиции, ни единого крика или гудков автомобиля. Если они не ищут меня, то, возможно, это существо уже их убило.

Перед глазами застыл полный ужаса взгляд. Галя каким-то непостижимым образом все видела. Она точно что-то знала про это место больше нас, и мы самонадеянно ее не выслушали. Я где-то слышал, что люди, оказавшиеся на границе жизни и смерти, начинали чувствовать этот мир по-другому. Порой они видели невидимых обычному человеку существ. Порой ангелов, порой бесов, но чаще всего неупокоенные души. Бывало, им являлись видения, и вспышками они могли узреть картины будущего. Очевидно, она почувствовала это странное место намного острее нас, тщетно пытаясь удержать Толю в машине. Мне надо было бы послушать ее, умчаться дальше и проехать этот страшный лес. Она отключилась там, в машине, и ей пришло видение, судя по всему правдивое. Если Галя видела Толю мертвым, то, видимо, он и в самом деле был уже мертв. Сама же она на моих глазах заперлась в машине, и, стало быть, еще жива. Она расскажет полиции, что мы в лесу. Возможно, они найдут меня, исцарапанного беглеца и Женин истерзанный труп. Галя, даже если жива, вряд ли что-то видела из-за тумана. Что ж, если мутант не будет обнаружен, его следы или другие признаки присутствия, то единственным, кто мог всех порешить, окажусь я. Водитель разбитого авто может стать моим спасением, если он еще жив, разумеется.

Я заплакал от безысходности. Если не умру, то сяду в тюрьму пожизненно. В лучшем случае мне светит лечебница после рассказа об увиденном.

Все эти мысли убивали меня изнутри, но больше всего ранила одна из них, которую я отгонял пуще других. Это была моя самая страшная фобия, которая грозила претвориться в жизнь и уничтожить во мне того, кем я себя считал. Подобно проворному червю эта единственная идея прогрызла меня, словно яблоко, и вот подобралась к самому сердцу, окончательно поселившись там. Что, если я сошел сума? Не Галя, не Женя, а я?!

***

– Шагнув туда, ты никогда не вернешься обратно, – произнесла тетя Маша.

Ее большие синие глаза показались не на шутку встревоженными.

– Не улыбайся, мальчик, сойти с ума – это поистине страшно. Более того, ты никогда не поймешь, что это уже произошло с тобой. В этом и заключается все коварство сумасшествия. Люди вокруг будут казаться странными, в их поступках не будет логики, их поведению не будет оправдания, но на самом деле именно ты окажешься сумасшедшим.

– Да нет, я верю. Просто вы так говорите, будто это хуже смерти, – обронил я.

– Антон, потерять себя бывает намного хуже смерти. Почему, ты думаешь, на окнах нашей клиники решетки? Сумасшедшие не могут убежать через окно пятого этажа, но могут из него выпрыгнуть, потому как больше не в состоянии жить в мире, который они не способны разделить с родными и близкими. Их реальность теперь всегда будет отличаться от реальности общества, и переступить обратно этот порог они уже никогда не смогут.

Мамина родная сестра тетя Маша – красивая от природы и невероятно приятная женщина. Но ее работа врачом в психиатрической клинике сильно отличала ее от других симпатичных женщин сорока лет. Ко всему у нее не было ни семьи, ни бойфренда, хотя не знаю, применим ли этот термин к людям средних лет. Помимо ее сверхэмоциональности, помехой на пути к счастью могли служить истории из больничной практики. Ее рассказы о пациентах порой выходили за рамки реальности, и отец, закрывая за тетей Машей входную дверь, каждый раз подшучивал, что хороший работник всегда пропитывается своим ремеслом насквозь.

– Антон, они действительно видят бесов, понимаешь?

Я ошпарил свой палец, наливая ей чай.

– Но ведь бесов не существует, – улыбаясь, я тщетно выводил диалог в русло разумного.

– Откуда нам знать, что существует, а что нет. Мы выписывали одну пациентку, что слышала голоса в своей голове. По сути, шизофрения не лечится, но залечить ее на время можно. Голоса затухают. От злостных приказов они переходят к тихому шепоту, который уже вполне можно контролировать. И это все, что мы можем сделать для больных шизофренией. В редких случаях они способны договориться со своими голосами. И лично я знаю всего пару больных, которым удалось прогнать голоса навсегда.

Она сидела в моем кабинете на выписку. Ее жилистые руки перебирали стежки на краю пижамы, а глаза спокойно смотрели в мое заключение.

– Как ваши голоса? Вы же, бывает, еще говорите с ними? – спросила я, взирая исподлобья на Лукрецию.

– Не буду сочинять, Мария Павловна, я все еще их слышу, – тихо произнесла пациентка.

– Так как же мы будет вас выписывать?

– Я научилась с ними договариваться, – быстро и четко ответила она, – хотя, склоняюсь, будет уже неуместным называть один голос множеством.

– Что вы хотите сказать?

– Раньше их было пять, сейчас остался один.

– Это неоспоримый прогресс. Но нас интересует, не остался ли самый агрессивный из всех. Вы же понимаете?

– Несомненно. И я с уверенностью могу сказать, что он самый разумный и логичный.

– Как же это проявляется?

– Ему не нравится сидеть взаперти, и мы договорились вести беседы поздней ночью. Днем же он не появляется вовсе.

– О чем же вы беседуете, если не секрет? – все тем же тоном расспрашивала я Лукрецию. Ее зрачки более не бегали. И даже учитывая, что она не могла переносить мой взгляд дольше нескольких секунд, Лукреция вполне могла концентрироваться на моей папке, картине Босха справа от нас и узоре на ковре.

– О жизни и смерти, о добре и зле, о вечных человеческих ценностях.

– Правда? Кто говорит больше в ваших диалогах?

Было видно, что она замешкалась с ответом. Но вскоре довольно рассудительно заявила:

– Я, я говорю больше. Но когда я прошу его рассказать мне что-то, он говорит больше, рассказывая удивительные истории.

– О чем эти истории? – захлопнув папку с историей болезни, поинтересовалась я, уже практически уверенная в выписке. Мы не можем держать всех шизофреников, их слишком много. Поэтому пациенты с вялотекущей шизофренией, изъявив желание покинуть больницу, покидают ее. Нам всегда кажется, что сумасшедшие в первую очередь опасны для общества, но этот не так. Чаще они наносят вред себе и намного реже другим.