Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж

Он, впрочем, был не единственным, у кого возникли подозрения насчет подлинности голосования: менее чем за три года в чрезвычайном трибунале, состоявшем наполовину из кардиналов и наполовину из высших викариев, были возбуждены девять исков об аннулировании.

Адаман Муралл долго колебался, прежде чем задать вопрос, который вертелся у него на языке, но однажды вечером, когда двое земляков-сопланетян оказались в маленькой гостиной апартаментов муффия одни, он начал:

— Почему кардиналы так настроены против вас, Ваше Святейшество?

Барофиль Двадцать пятый, восседая на гравикушетке — такой же безупречной, как его облеган и ряса, — устало улыбнулся. В его темных, обведенных глубокими кругами глазах блеснул мгновенный огонек. Присборенный капюшон подчеркивал его моложавые черты. В отличие от кардиналов и придворных муффий не пудрил своего лица, и над этим пренебрежением элементарными манерами похихикивали сплетники императорского и епископского дворцов.

— Я не сиракузянин, и разбираюсь в тонкостях ментального контроля не лучше вас, мой дражайший Адаман.

— Прошу Ваше Святейшество меня простить, но я не понимаю связи между враждебностью к вам кардиналов и техниками автопсихозащиты…

Муффий встал, подошел к эркеру, выходившему на Романтигуа, историческое сердце Венисии, и долго стоял, созерцая темное зеркало реки Тибер Августус. Ему казалось, что с каждой ночью на индиговом бархате неба, рассекаемом яркими огнями первых ночных спутников, звезд становится все меньше и меньше.

— Связь? — хмуро продолжал он. — Проведите всю жизнь в попытках научиться контролировать свои эмоции, и все же вам никогда не выглядеть сиракузянином. Несмотря на то, что я — Непогрешимый Пастырь, верховный глава церкви Крейца, я остаюсь прежде всего Маркитолем, чужаком-маркинатянином, втирушей, и, точно так же, как иммунная защита мобилизуется для нейтрализации вируса, сиракузяне лезут из кожи вон. чтобы устранить меня и посадить на престол Церкви одного из своих.

— Почему за вас стоят викарии? Они пользуются своим правом вето каждый раз, чтобы помешать чрезвычайному трибуналу аннулировать ваше избрание.

— Не забывайте, мой дорогой Адаман, что они пожертвовали своими детородными органами, чтобы не ведать мук плоти и посвятить себя своей задаче телом и душой. Так что они фанатики, ревниво относящиеся к своим прерогативам и озабоченные только расширением нашей Святейшей Церкви. Они, вероятно, считают, что чужак будет не так податлив, как сиракузянин, под влиянием двора…

Муффий не посчитал нужным раскрывать тайные сделки, которые возвели его на крейцианский трон. С одной стороны, разум его молодого земляка беспрестанно просматривали, и скаиту-инквизитору следовало найти в нем лишь то, что решил вложить сам муффий; с другой стороны, муффию самому еще нужно было разобраться с затененными зонами, похожими на программы ментального стирания — или на провалы в памяти — по части его связей с викариатом.

Что, так и ходить всегда под конвоем мыслехранителей — защитников ли, инквизиторов ли, стирателей или ментальных убийц? — то и дело переспрашивал себя Адаман Муралл. Тем временем двое маркинатян углубились в галерею, стены и своды которой были обиты толстым слоем опталиума — сплава металлов, непроницаемого ни для света, ни для колебаний. Этот нерушимый в принципе броневой экран был частью наследства, завещанного преемнику муффием Барофилем Двадцать четвертым, которого двор post mortem[3] наградил ласковыми именами «тирана Венисии», «дворцового монстра» или даже «комодийского дьявола».

Несмотря на то, что эти галереи, скупо освещенные немногочисленными плавающими шарами, будили в Адамане Муралле брезгливость и опаску, он парадоксальным образом в них чувствовал себя в безопасности… если, конечно, один из его защитников не окажется стирателем, нанятым каким-то кардиналом, или знатной сиракузской семьей, или профессиональной гильдией, или даже Императором Менати — возможность, которую экзарх поспешил отмести, припомнив о морфопсихологах, посменно выстаивавших перед сфероэкранами дворцового контроля. Способные различать скаитов — даже спрятавшихся под широкими капюшономи своих бурнусов — по сотням деталей, ускользающих от внимания обычных смертных, они ни за что не впустили бы защитника, в котором хоть на миг усомнились.

В застоялом воздухе витал душок тления. Все более редкие светошары колыхались в едва заметных порывах воздуха, и оттого отбрасываемый ими свет подрагивал. Пройдя мимо дюжины ржавых металлических дверей, закрытых на магнитные кодовые замки, двое остановились перед круглой бронированной дверью-шлюзом с современнейшими системами безопасности. Муффий вытащил из складки рясы крошечную черную коробочку и провел пальцами по клавиатуре на ней. Через несколько секунд один за другим прозвучали три щелчка, и дверь бесшумно повернулась на петлях. Защитники, застывшие в десяти шагах от двух священников, выглядели призраками.

Адаман Муралл подождал, пока Барофиль Двадцать пятый пройдет в черную пасть округлого люка, и по-ребячески скорчил за его спиной неодобрительную гримаску.

— Входите, мой дорогой Адаман!

Экзарх глубоко вздохнул и в свой черед вошел в скромную комнату со стенами и потолком, покрытыми опталиумом. Сенсорный шар налился белым светом и медленно облетел четыре прозрачных саркофага, установленных на постаментах криохранилища.

Стеклянные стенки слегка запотели от конденсата, и под этой пеленой проглядывали очертания недвижных тел. Известно, что по характеристикам сохранения ткань отличается от человеческих клеток, поэтому, чтобы предотвратить нежелательные химические реакции, крио-бальзамировщики епископского дворца сняли с тел одежду. Адаман Муралл, несмотря на свое отвращение, не смог не бросить хотя бы по взгляду на двух женщин, мужчину и девочку, более трех лет пролежавших замороженными. Женщины эти, хотя и совершенно отличавшиеся друг от друга, были невероятно красивы; у одной из них была белоснежная кожа, длинные волосы отливали золотом, а изящество черт лица не уступало совершенству ее тела (насколько доступно было оценить человеку Церкви, скованному обетом целомудрия).

— Афикит Алексу, — пояснил Непогрешимый Пастырь, когда впервые ввел своего секретаря в эту комнату. — Сиракузянка, и даже венисийка. Среди воителей безмолвия прозвана Найей Фикит, вселенской матерью… Единственная дочь Шри Алексу, одного из последних мастеров индисской науки.

— Индисской науки?

— Шаманские ритуалы, наподобие колдовства, мерзость. Чему вас учили в ВШСП? По всей вероятности, девчушка — плод ее романа с мужчиной по имени Тиксу Оти, гражданином Оранжа. Что касается двух других — их имена неизвестны, мы знаем лишь, что они жерзалемского происхождения..

При каждом посещении этой своеобразной экспозиции по лицу Барофиля Двадцать пятого, когда его взгляд падал на пару уроженцев Жер-Залема, проскальзывала неизъяснимая тень печали. Адаман Муралл догадывался, что вид этих мужчины и женщины, физически совершенно сходных — с длинными, гладкими волосами, выступающими надбровными дугами, с крючковатым носом, смуглой кожей, побронзовевшей от криогенных препаратов, с буйными и густыми волосами на лобках — воскрешал в муффии ужасное решение, которое он принял в первые месяцы своего восхождения на престол: полное уничтожение Жер-Залема, ледяного спутника планеты Франзия, и истребление ста сорока тысяч жителей, занесенных в Индекс как великих еретиков.