Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

Варинька надела шубку. Она оказалась почти невесомой, и впервые девушка ощутила, какой легкой и безмятежной может быть жизнь. Когда тебя обволакивает ощущение уверенности и защищенности. Как будто ты находишься в объятиях матери. Старое свое пальтишко она отдала нищенке на улице.

В кафе Ганнибал на ломаном русском заказал армянского коньяку. Он наслаждался атмосферой в этом заведении, куда в свое время заглядывали такие писатели, как Пушкин и Достоевский. На стенах были развешаны фотопортреты великих русских художников.

– Толстой! – сказал дед и показал на один из них.

– Анна Каренина! – воскликнула в ответ бабушка, и взгляд ее внезапно сделался очень внимательным. – Граф Вронский, – добавила она и осушила бокал.

По всей вероятности, коньяк развязал ей язык.

– Да! – счастливой улыбкой ответил ей Ганнибал.

«Это совершенная женщина. Не то что кудахтающая копенгагенская курица, нет, эта женщина говорит, лишь когда ей есть что сказать. Подумать только, она знает «Анну Каренину», нет, это маленькое существо каких-то полутора метра ростом вмещает в себя всю русскую душу целиком».

От выпитого коньяка и тепла жаркой соболиной шубки Варинька раскраснелась, и это вселило в Ганнибала решимость.

– Варинька! Красивайа и дивнайа Варинька! Красивая дивная Варинька! Я понимаю, ты почти совсем не знаешь меня, но мое сердце не найдет покоя, если ты не выйдешь за меня замуж. Уйедим са мной в Данийю! Уедем со мной в Данию! – Дед не решался глядеть на нее. Он весь день упражнялся в произнесении этой фразы и теперь даже задержал дыхание, чтобы не брякнуть что-нибудь не то.

Улица Палермская

Пока дед задерживает дыхание в Петрограде, я возвращаюсь в комнату моей старшей сестры, только что восставшей из мертвых.

Хотя Варинька всегда предупреждала нас, что никаких чудес и божественной любви не бывает, я все же завидую Филиппе, ведь она побывала там, на другой стороне. Представляете, я покидаю свое неуклюжее тело, встречаю море светящихся душ в состоянии невесомости и избавляюсь от силы притяжения.

Позднее в тот день мы с Ольгой остались наедине с Филиппой и принялись выпытывать у нее подробности.

– Расскажи, как это – умереть? – спрашивает Ольга.

– Прекрасно…

– Слушай, а там кто-нибудь из знакомых был?

– Мне были знакомы все, хотя я раньше никого из них не встречала.

В итоге мы смогли выведать у нее, что управляться с прозрачными кодами, которые Филиппа сразу же расшифровала, невероятно легко и просто.

Но больше ничего из нее выудить не удалось.

Дверь в неземное, по-видимому, открыта не для всех и каждого. Если бы я обладала таким же пропуском туда, как старшая моя сестра, я бы задала Богу вопрос о любви. Какова она? И вообще, ее на всех хватит? Или кому-то придется долго ждать и в результате не дождаться?

Всякий раз, проходя мимо церкви святого Нафанаила, что на площади Амагербро, я останавливаюсь и разглядываю буквы с завитушками золотого цвета над входом в храм. Это прямое послание Господа:

JEG GIVER EDER IKKE SOM VERDEN GIDER

К сожалению, V в слове GIVER в обоих случаях выписана так затейливо, что напоминает скорее D.

И в результате вместо

МИР МОЙ ДАЮ ВАМ НЕ ТАК, КАК МИР ДАЕТ

получается такое вот прискорбное граффити от Бога:

ВИДЕТЬ ВАС ХОЧУ НЕ ТАКИМИ, КАКИМИ МИР ХОЧЕТ

И что, здесь заканчиваются милосердие и сострадание? А Бог вообще чего-то желает? Существует ли план, обещающий нам бурную любовь взамен верной службы? Или что, прикажете бегать на цыпочках и ждать, когда тебя унесет ветром?

Впрочем, я заставляю бабушку слишком долго пребывать в неопределенности.

* * *

В Петрограде, казалось, прошла целая вечность, прежде чем прозвучал Варинькин ответ. Она долго хранила досаждавшее Ганнибалову сердцу молчание.

«Но что делать ей в чужеземной стране? Он наговорил Вариньке кучу комплиментов, но они никогда ничего не значили для нее. Комплименты лишают женщин воли. Без ног, без направления – куда и на чем бежать-то? А что, если я не приживусь там…»

Дед лихорадочно листал свой разговорник.

– Дом! – сказал он на своем лучшем русском.

– Пианино!

– Музыка!

– Тепло!

– Искусство!

– Свобода!

– И… дети, – смущенно улыбнулся он. – И… дети!

Слова-обещания о свободе и настоящем доме звучали так соблазнительно в ушах Вариньки.

Жизнь в цирке была жесткой и жестокой. Всякую ночь слышались пьяные вопли униформистов, а спала Варинька с ножом под подушкой, на случай если глотатель огня Олег снова попытается пробраться к ней под одеяло. Да что там, ведь даже ее собственный отец Игорь почти не обращал на нее внимания, зависая в грязных борделях. А о его умении набирать в труппу бесталанных артистов лучше вовсе не упоминать. Именно по этой причине публика переставала ходить на представления. И цирк Совальской, и прежде не благоденствовавший, нынче и вовсе оказался на грани банкротства, так что Варинька просто не имела возможности есть досыта. Да у нее даже платья ни одного целого не осталось.

«А вдруг она и в самом деле сможет полюбить этого добросердечного мужчину из чужедальней страны?»

Раз уж чудеса и древесные опилки не располагаются на первом месте в списке ее приоритетов, а Ганнибал предлагает ей жить в теплом доме с пианино в Дании, то, может, настало время принять предложение? Он дружелюбен, и, судя по всему, ничего от нее не требует. Ей надоело спать с ножом под подушкой, и поскольку Вадим исчез бесследно в пасти гиппопотама, бабушке пришлось признать, что ни по кому из циркачей она тосковать не станет.

– Да! – ответила она.

– Да? – повторил дед, не веря своим ушам.

– Да! – серьезным тоном сказала она и взяла его за руку. Такой близости между ними до сей поры не бывало.

И наконец смысл Варинькиного ответа дошел до него.

Он запрыгал от радости, и посетители кафе улыбались им. «Так пусть это случится прямо сейчас!» – вскричал он от избытка чувств.

– Давай пошенимсйа сиводнйа вечером! Давай поженимся сегодня вечером!

Публика в кафе зааплодировала, принялась громко и восторженно поздравлять их и стучать кулаками по столешницам.

Выпив для храбрости, Ганнибал выступил на ура, не утратил красноречия и добился головокружительного успеха. И вдруг испугался, что Варинька пожалеет о своих словах, если они промедлят хотя бы еще мгновение.

О, сколько лет он с тоской ждал этого мига. Нет, лучше уж кончить свои дни пропащим сыном, нежели умереть, не попробовав пожить так, как мечтается ему самому.

К великой его радости, Варинька решительно кивнула и поднялась, чтобы уйти