Дочь пирата - Роберт Джирарди

— Так ты заплатила по счету?

— Нет. Это был лишь предлог. Я позволила менеджеру отговорить меня от опрометчивого поступка.

Они заказали еще по одному мартини, и Уилсон начал расслабляться. Огни бара отражались в серебряных украшениях Крикет. Появились симпатичные, богато одетые молодые люди из высшего общества. Уилсону стало стыдно за свой старый спортивный пиджак в клеточку, любимые штаны цвета хаки, поношенные башмаки и мятую рубашку с расстегнутым воротничком.

— Я немножко не к месту одет, — сказал он, кидая взгляд на хорошо сидящие костюмы итальянского пошива и вечерние платья.

Крикет махнула рукой:

— К черту! Ты выглядишь так, как нужно.

— Это как?

— Ну… — Она задумалась на мгновение. — Как молодой Грегори Пек в «Долине решений». Видел?

— Нет, — признался Уилсон.

Она начала было рассказывать содержание фильма и бросила:

— Поверь мне, дурацкая картина. Пек играет серьезного молодого человека. Кстати, весьма убедительно. Если честно, я всегда была по уши влюблена в него.

Уилсон сменил тему разговора.

Какое-то время они беседовали о путешествиях и о море. Крикет служила не только на яхтах богачей. В неполных двадцать лет она нанялась на каботажный пароход, принадлежавший другу ее отца. Уилсону мало где довелось побывать, поэтому он слушал как завороженный истории о Рангуне и Маракайбо, о Сантьяго-де-Чили и Бангладеш. Она видела, как дерутся на ножах в кварталах Вальпараисо. Видела туземцев на Борнео, которые до сих пор охотятся за головами своих врагов и живут в каменном веке, и больных желтой лихорадкой. Видела и мятежи, и прекрасные закаты, и косяки странных безымянных рыб, и разрушительные ураганы у африканских берегов.

— О Боже! — воскликнул Уилсон. — У тебя была потрясающая жизнь!

— Да, — согласилась Крикет. — И если я задерживаюсь на одном месте слишком долго, то начинаю толстеть, лениться и скучать. Вот почему я постоянно жду вакансии. Как только подвернется что-нибудь стоящее, сразу слиняю.

— Тогда пришли открытку из Тимбукту, — попросил Уилсон.

— А что, вполне возможно, — пообещала Крикет.

— Мне нравится идея пути, — сказал Уилсон, — но не сам путь. По правде говоря, плохой из меня вояжер. Я с трудом засыпаю. Не могу ходить по-большому в общественную уборную. Мне нужно принимать ванну. Так что путешествие продолжительностью более трех дней скорее всего окажется весьма мучительным.

Крикет рассмеялась.

— Есть еще кое-что, — добавил Уилсон. — Несколько лет назад я проходил стажировку в Суринаме, на раскопках, которые финансировали Ашлендский колледж и Немецкий банк. Это единственный раз, когда я уезжал за пределы континентальной части США. У нас был трейлер с кондиционером и прочими удобствами, включая кабельное телевидение благодаря спутниковой антенне, но все это не снимало налета чужеродности. По-моему, у каждого места есть душа. Ну, как в воде — бактерии. И требуется масса времени, чтобы приноровиться к ней. Привыкнуть к тому, как пахнет воздух после дождя, как солнце по утрам освещает деревья. Только тогда ты имеешь право сказать, что по-настоящему узнал место. А может быть, там следует похоронить своих родителей. Черт, на это способна уйти жизнь многих поколений.

— Да ты романтик, — резюмировала Крикет.

— Я просто чувствителен к окружающей среде, — поправил Уилсон. Из осторожности он не обмолвился о мучительном ожидании чего-то страшного. — Вот тебе причина, по которой я ушел из археологии. Бродить по миру, откапывать чужие кости… Нет, полагаю, лучше читать об этом в «Нэшнл джиографик».

Он посмотрел на свои часы, цифры высвечивали десять двадцать две, бар был уже переполнен. Их оттеснила в угол шумная компания в смокингах и вечерних платьях: мужчины — богатые и наглые, женщины — загорелые и пьяные. Одна дамочка смеялась как гиена и прямо в ухо Уилсону. От сильного смеха часть выпитого спиртного пошла у нее носом.

— Ты не хочешь пойти еще куда-нибудь? — Уилсон положил руку на спину Крикет, нагнулся. И вдруг почувствовал, как через пальцы словно пробежал электрический заряд.

— Да, — ответила Крикет. — Если поторопимся, то успеем на пару последних забегов.

— Забегов? — удивился Уилсон.

Собачий трек в парке «Мимоза» являл собой потрепанное воспоминание о днях былой славы. На устремленных ввысь башнях облупилась светло-зеленая краска. Над главным входом вокруг неоновых трубок, изображавших гончую собаку, моргали лампы дневного света. Большие часы остановились на двух с четвертью лет тридцать назад в какой-нибудь ветреный день. Со стороны парковки собачий трек был похож на океанский лайнер, брошенный ржаветь в сухом доке.

Крикет расплатилась с таксистом и, миновав ворота, пошла, а с ней и Уилсон, по цементной дорожке, усыпанной проигравшими билетами и окурками. Над головой жужжали дуговые лампы. В воздухе стояли запахи сигарет, песка, ночи и слабая вонь собачьей мочи. Сейчас был перерыв между забегами. Грумы, недоразвитые юнцы в шортах, носках до колен и лакированных ботинках с застежками, вели восемь разношерстных гончих по песчаному овальному полю к стартовым воротам. Две дюжины игроков опирались на ограждение, наблюдая за жалким парадом. Уилсон обратил внимание на мрачных костлявых пожилых людей в рубашках с короткими рукавами и мягких круглых шляпах с плоскими круглыми тульями и загнутыми кверху полями, на крутых юнцов с бачками в кожаных пиджаках, небрежно наброшенных на плечи. Грязные дети копались в мусоре на бетонированной площадке. Какой-то китаец жевал кусок свинины и вглядывался в темноту за поворотом шоссе.

Несколько выживших мимоз, из тех, которые раньше украшали центр поля, клонились под напором ветра подобно тому, как тает и скособочивается под электрической лампой сахарная вата. В медных волосах Крикет вспыхнул слабый розовый огонек.

— Ты когда-нибудь бывал здесь?

— Нет. Я видел это место только со стороны шоссе.

— Как оно тебе нравится?

— Жалкое, гнетущее зрелище. — Уилсон огляделся. — Должно быть, это то самое место, куда мужская половина человечества отправляется по субботним вечерам.

— Перестань быть слишком чувствительным к окружающей среде, — одернула его Крикет. — Или следует сказать, перестань быть снобом?

— Хорошо, — смутился Уилсон. — Зачем мы сюда пришли?

Крикет взяла его за руку.

— Я собираюсь расплатиться с тобой за две бутылки вина, — сказала она и повела его к застекленной трибуне.

В баре сидели два старика, вонявшие перегаром, и курили сигары. Стойка была окантована ржавой полосой из хрома. Местное телевидение показывало гонки для тех игроков, которым было лень оторвать задницы от стульев. Собаки стояли на старте.

Уилсон занял столик, а Крикет пошла к стойке. Вернулась она с программой и двумя пинтами дешевого «Колониального лагера[4]» в пластмассовых кружках.