Свидание у Сциллы - Жан-Мишель Риу

Чашки перестали дребезжать. Молчание затянулось. Лефур потянул одеяло на себя. Бравому директору понравилась моя история. Он хитро взглянул на меня, даже не упрекнув в сокрытии замысла, который, вероятно, считал основательно обдуманным. Я стал лошадкой в его конюшне. Форткаст, исполнительный директор Дома Мессин, рискнул признаться, что тоже находит замысел удачным. Для него это предмет торга. Ничего возвышенного. Мессина же раздражало вмешательство Форткаста. Его дело — цифры, а не критика. Цифры, поддерживающие благосостояние семьи Мессина. Сбежать бы в Тоскану, заняться загородным домом в Сент-Полье, где столько друзей, столько артистов, столько подписанных контрактов. Как можно дольше не слышать ни об акционерах, ни о банкирах, озабоченных прибылями. Вот чего бы ему хотелось. Но сегодня, как и всегда, Форткаст страдал оттого, что ничего этого не может.

Гайар, издававший Клауса Хентца, прищурился. Он наблюдал за Лефуром. Я был приманкой в борьбе двух издателей за роман. Если выиграет Гайар, меня поставят в престижную конюшню издательства Soupirs. Я осознал свою глупость. Минуту назад я наслаждался счастьем, не зная, что будет дальше, а разрушить гармонию способна одна-единственная точка. И эту точку поставил Мессин. — Мне нравится читать ваши рукописи. Первому. (Тишина). Раньше всех. Договорились?

Услышать такие слова от самого скупого на комплименты издателя означало победу. Это факт. Меня снова приняли.

Я закурил сигарету, чтобы скрыть переполнявшую меня радость. История, роман, о существовании которого я и не подозревал час назад. Струйка дыма превращалась в кольца, кольца улетали к портрету Жан-Жака Руссо, где я прочел хорошую новость: наступил конец мрачным годам, возвращается золотое время. Я преодолел это проклятое состояние: отсутствие вдохновения. Благодаря Клаусу и подсказанным им дьявольским идеям.

— Вы ничего не скажете, Клаус?

Форткаст вернулся к своим обязанностям. Я забыл о кольцах дыма. Клаус и Мессин о чем-то тихо переговаривались. Клаус прервал беседу и, не замечая Форткаста, смотрел на стол.

— Убийство интеллектуала издателем — это интересно. Хорошо бы узнать мотив. — У меня перехватило дыхание. Кольцо дыма расплылось. За что мне это? Мотив? Да нет его у меня. Клаус поднял глаза. — Итак?

Я открыл рот, чтобы набрать воздуха и почерпнуть идею. Вдохнул, легкие наполнились. Секунды проходили. Ничего. Пора выдыхать.

Клаус, заметивший мои маневры, наморщил лоб. Он понял, что вопрос останется без ответа. Чтобы окончательно уничтожить меня, вмешался Форткаст.

— Действительно, — сухо обронил он, — каков же мотив?

Был бы жив Клаус и не вмешайся Форткаст, я не сознался бы, что весомого мотива для убийства издателем писателя нет. Форткаст, не подозревая об этом, оказался причиной разыгравшейся трагедии. Услышав его вопрос, Клаус пришел мне на помощь:

— Не лезьте в это, Форткаст. Ненавижу ваш полицейский тон. Где вы находитесь? На аудиторской проверке, надоедаете со счетами в одном из филиалов?

Он раздавил сигарету о яблочную дольку сладко-соленого пирожного. Форткаст стал меньше ростом, глаза забегали, его поставили на место. Что такого он сказал? Просто повторил вопрос Хентца, ничего больше. Форткаст, как и я, не знал всей истории и правды, которая рождалась за столом. Он подумал, что чем-то несимпатичен этому успешному автору, чья последняя провокация, — грубый памфлет против религиозного фанатизма под названием «Без начала и конца» — превысил тираж в сто тысяч экземпляров. Клаус рассказал мне об этом по секрету. Такой успех, достигнутый в нужный момент, подтвердил, что философ, несмотря на все слухи о нем, для издательства — на вес золота. Форт-касту платили за то, чтобы он это знал. У него в руках счета. Остальное его не касается.

— Допрос закончен! Больше никаких вопросов. — Клаус нервно загасил непотухшую сигарету. Окурок плавил сахар на пирожном. Клаус искоса посмотрел на меня. — Доставь мне удовольствие, Матиас. Сохрани свой секрет, как это делает наш век. Не говори больше ничего!

Лефур счел за лучшее засмеяться. Сахар превращался в карамель. Запах успокоил нас. Инцидент был исчерпан. Клаус спас мою шкуру.

Морис, директор Сциллы, подошел и спросил, все ли в порядке. Мессин поблагодарил его. Форткаст выискивал ошибки в счете. Я посмотрел на часы, делая вид, что забыл о срочной встрече, и поднялся. Клаус тоже встал, за ним и все остальные. Поль Мессин надел зеленый плащ (цвет, как талисман, тоже от предка) и протянул ледяную руку. Форткаст оплачивал счет. Лефур приблизился ко мне.

— Поговорим снова о замысле. Ты мне расскажешь о секрете? А?

Я кивнул. Клаус ждал у дверей. Он обнял меня.

— Наконец-то ты меня послушался. И вот ты опять на коне. — И громко добавил: — Завтра увидимся!

Его глаза искрились жизнью. Он отодвинул тяжелую портьеру Сциллы и вышел. Занавес упал, и Клаус исчез.

Это последнее воспоминание, которое я сохранил о нем. Было это три дня назад. Клаус умер в тот же вечер, незадолго до полуночи.

А до этого был прекрасный полдень, майская пятница, на пороге выходных. Выходя из ресторана, я чувствовал удовлетворение. Устный экзамен выдержан. Оставалось главное: весь роман или почти весь был у меня в голове. Не хватало знаменитой тайны, но зачем беспокоиться? Надо забыть о Мессине, Клаусе, о других, освободиться от давления и лелеять свои мысли. Постепенно история покорится. Чтобы она упала в руки, надо дать ей созреть. Нуждаясь в укромном местечке, я выбрал террасу кафе в квартале Одеон. Заказал чай, спросил, где находится телефон. Разумеется, внизу, в конце лестницы, пахнущей жавелевой водой. Я проверил свой автоответчик. Был только один звонок от Ребекки, пресс-атташе издательств Мессина: «Позвони мне». Я позвонил. Она мой друг. Ее доверие смягчило болезненность критики, которая разнесла в пух и прах мою последнюю книгу. При каждой нашей встрече она размахивала статьями, убеждая меня, что оценки положительные. Одурачить меня не удалось, но Ребекка не хотела, чтобы я ссорился с критиками. Однако я тоже читал прессу.

Поистине волшебный день: телефон Ребекки был свободен. У нее было три минуты, две из которых, она плакалась на жизнь. Остальное время Ребекка сетовала на трудности работы и на критиков, читающих только других критиков, тогда как работы все больше и больше, а печатают Бог знает кого и все быстрее и быстрее. Несмотря на все, ей отказали в стажере. Таким образом, Ребекка находится в средоточии неописуемого беспорядка, что окончательно нарушило ее душевное равновесие. Ребекку заточили в насквозь прокуренную комнату, где гибнут ее зеленые растения, а утешает только одна мысль, что однажды она заберет их, громко хлопнув дверью, и смоется из издательских джунглей и от дикарей, мечтающих содрать с нее шкуру.

— Но я звонила тебе не за этим. — Она вздохнула. Я догадался, что приготовлено кое-что эффектное.

— А зачем? — Я знал: Ребекка ждет, что я проявлю нетерпение.

— Кристиан Уисклос звонил. Он в восторге от твоей книга. Ты приглашен в его передачу на будущей неделе. Станешь знаменитостью. — Ребекка расхохоталась. — Я это знала! Я всегда верила в тебя. — Действительно, день волшебный, потому что добрые вести сыплются, как. из рога изобилия. — Постарайся быть в форме, — закричала она. — Никакого сплина. Я хочу тебя видеть блестящим, полным идей.