Новый старт - Жаклин Уилсон

— Давайте посмотрим видео! — канючил Максик. — Давайте смотреть «Томаса»! Посмотрим «Томаса», ну пожалуйста!

Он уже много месяцев не просил показать ему «Паровозик Томас». Он знал этот фильм наизусть. Мы все знали его наизусть, но все равно стали смотреть, даже бабушка. Мама продолжала кричать. Теперь уже и папа на нее кричал. Вита сунула в рот большой палец и уткнулась носом в пушистую Балерину. Максик, не отрываясь, смотрел на экран, но при этом тихонечко шептал: «Мама плохая, папа плохой».

Был бы у меня пульт дистанционного управления, настроенный на маму с папой, я нажала бы кнопку и отключила звук. Я снова и снова повторяла про себя, что все как-нибудь уладится. Они вдруг перестанут вопить, вздохнут и бросятся друг другу в объятия. Так уже много раз бывало, почему же не может быть сейчас? Папа скажет, что он, наверное, сошел с ума, если хоть на минуту подумал о том, чтобы бросить нас. Он поклянется никогда-никогда не видеться больше с этой Сарой. Он останется с мамой, Витой, Максиком и со мной, и все мы будем жить долго и счастливо. Я твердила про себя эту сказку, изо всех сил сжимая кулаки, так что колечко с изумрудом впивалось мне в ладонь.

— Господи боже, да посмотрите на себя, дети! Сегодня же Рождество! — Бабушка плотнее запахнула халат и решительно направилась в кухню, шлепая тапочками.

— Пошла их ругать, — сказал Максик.

И ведь подействовало! Крики на кухне стихли. Долго слышалось какое-то бормотание. Наконец бабушка вернулась в гостиную. За ней шел папа. Глаза у него были красные, как будто он тоже плакал, но сейчас он улыбался изо всех сил. Казалось, эти губы с загнутыми кверху уголками наклеили ему на лицо по ошибке.

— Так, ребятушки, во что будем играть?

— В «Акульку»! — предложил Максик.

Он совершенно не умел играть в «Акульку», никак не мог распознать одинаковые карты и просто кричал во все горло: «Акулька!» — так что уши начинали болеть.

— Дурацкая игра, а Максик играть не умеет, — сказала Вита. — Давайте играть в «Счастливые семейства»!

Папа так и дернулся. Вита не хотела его дразнить, просто она любит эту игру — ей нравятся карточки, на которых нарисованы семьи кроликов, белочек и мышек.

— Давайте играть в рождественские игры, — сказал папа.

Он поискал взглядом Балерину, нашел и надел ее на руку.

— Будем танцевать! — сказала Балерина. — Будем играть в «Море волнуется, раз!».

Папа перебрал наши компакт-диски и вытащил «Любимые мелодии», старенький сборник дебильных детских песенок про розовые зубные щетки, мышат в галошах и сбежавший паровозик.

— И никаких песен про красноносых оленят! — сказала Балерина, приплясывая на руке у папы. — Раз, два, начали! Девочки, мальчики, смотрите, как я делаю пируэт!

Папа врубил музыку на бешеную громкость. Максик с Витой заскакали по комнате. Я тоже стала подпрыгивать. Бабушка тяжело вздохнула:

— Господи, Эм, ну что ты так топочешь? У меня статуэтки в шкафу дребезжат.

Я замерла на месте так резко, что чуть не вывихнула щиколотку.

— Нет, нет, танцуй, принцесса Эсмеральда, ты у меня легонькая, как фея! — сказал папа. — Дай мне руки, и мы с тобой спляшем веселую рождественскую джигу!

— Да уж, счастливого тебе Рождества, бессердечный мерзавец! — сказала бабушка и выбежала из комнаты.

Вита и Максик тоже застыли на месте.

— Нет, нет, музыка еще не кончилась! Вы что, забыли, как играют в «Море волнуется»? — сказала Балерина.

И вот мы снова запрыгали, ничуточки не заботясь о бабушкином фарфоре. Потом Балерина научила нас играть в разные старинные игры — «визгучего поросенка»[1]и жмурки. Папа завязывал нам глаза моим вязаным шарфом. Балерина очень хвалила шарф и говорила, что ей тоже бывает нужен такой, когда она вместе с другими оленями тянет санки Санта-Клауса холодными зимними ночами.

— Шикарный вязаный шарф, да к нему бы еще варежки для рожек, и клетчатые штанишки мне бы тоже не помешали! — сообщила она.

Мы все с хохотом повалились на ковер, и папа принялся тискать Виту с Максиком. Я засомневалась, не слишком ли я большая, чтобы играть в кучу-малу, но папа протянул руку и подтащил меня поближе.

— Пап, ты ведь на самом деле никуда не уйдешь? — шепнула я ему на ухо.

Папа приложил мне палец к губам:

— Ш-ш-ш, принцесса Эсмеральда! Не нужно обсуждать государственные тайны в присутствии принцессы Виты и принца Максика.

Больше я ничего не сказала. Держала все в себе до самого чая. Бабушка выложила на стол сандвичи с индейкой, пирожки с мясом и шоколадное полено.

— Только, ради бога, не объедайся, Эм. Может, лучше бы тебе обойтись простым хлебом с маслом, — сказала бабушка.

У меня внутри была такая пустота, что я готова была слопать все подряд. Но еда была какая-то странная — безвкусная, точно вата. И голова как будто ватой набита. Я ни о чем не могла думать. Все было как во сне. Вот я сижу, слизываю с пальцев шоколад, Вита с Максиком понарошку угощают Балерину, глупо хихикая, а мама ушла к себе в комнату и даже чай не стала пить.

Бабушка пошла к ней с подносом, но принесла его обратно нетронутым.

— Хочу к маме! — объявил вдруг Максик, сползая со стула.

— Нет, Максик, дай ей отдохнуть, у нее очень болит голова, — сказала бабушка.

— Это у меня болит голова от ее криков, — завела Вита и вдруг запнулась. — А сейчас ей уже лучше, пап?

— Боюсь, пока еще не совсем, принцесса, — сказал папа.

— Еще бы, — словно выплюнула бабушка. — Лживая свинья!

— Тише. Ты же сама велела мне подумать о детях. Не будем портить им праздник, — сказал папа.

Он очень старался — пел, танцевал и разыгрывал разные фокусы. Под конец Вита взвинтилась чуть ли не до истерики, Максик расхныкался. Тогда папа повалился вместе с ними на диван и заставил Балерину рассказать им длинную сказку о том, как она была маленьким олененком в Лапландии. Однажды в оленью школу пришел Санта-Клаус. Он разыскивал одаренных оленят. В школе были спортивные соревнования. Балерина мчалась, как ветер, и обогнала всех, хотя она была самой младшей из оленят и рожки у нее были малюсенькие, все в пуху, как почки у вербы. Мне хотелось тоже устроиться с ними и послушать, но я тихонько вышла из комнаты, прошла мимо бабушки, со злостью мывшей посуду в кухне, и поднялась к маме. Постояла у двери, прислушиваясь. Мне почему-то было неловко, и я никак не решалась войти. Вдруг услышала, как она там всхлипывает, чуть слышно, как Максик, и тогда я бросилась к ней. Мама прямо в одежде забралась под одеяло и свернулась комочком, промокшим от слез.