Армен - Севак Арамазд

— Кто это? — удивился Армен.

— Отец Миши, мой бывший муж, — нахмурилась Сара.

— А я грешным делом подумал…

— Всю жизнь мне испоганил, мерзавец! — Сара едва сдерживала слезы.

— А где он сейчас?

— В тюрьме.

— За что его посадили?

— В соседнем селе новую школу строили, а он там был пастухом. Задабривал старосту села, подарки преподносил, на задних лапках перед ним ходил и в конце концов выпросил себе новую должность: староста помог ему стать начальником на этой стройке. Представляешь? Без всякого образования, неуч… И сразу же задрал нос: решил, что люди рождены для того, чтобы ему прислуживать. Бил меня без конца и унижал, будто мстил мне, не мог простить, что я его жена, что принадлежу ему… Каждый день ссоры, скандалы, крик. Все ребята в нашем городе заглядывались на меня, а этот подонок ни во что не ставил. Любовниц менял, как носовые платки. Дело дошло до того, что к девочкам стал приставать. Однажды дочка сторожа школы пришла по поручению матери, чтобы что-то отцу передать. Спрашивает у этого негодяя, где ее отец, а он зыркнул по сторонам, видит — никого поблизости нету, и говорит: «Пойдем, милая, я отведу тебя к папе». Завел бедную девочку в подвал школы и изнасиловал. В общем, дело получило огласку, преступление было доказано, и этому гаду ползучему дали пожизненное заключение. Вот и пусть теперь гниет!..

От негодования у нее перехватило горло. Дрожащими руками Сара машинально поправляла платье, чтобы прикрыть бедра, но они еще больше обнажались. Армен подумал о том, что Сара сейчас как бы разделилась на две части: та, которая рассказывала, не была похожа на ту, которой принадлежало это роскошное тело…

— Жизнь пошла насмарку, — продолжала Сара. — Но больше всех пострадал мой ангелочек, мой Миша: ему только-только исполнилось шесть, мы даже не смогли справить ему день рождения — он целыми днями плакал, отца хотел. Мне пришлось сказать ему всю правду. Он так внимательно меня слушал, как взрослый. А когда я кончила говорить, помолчал, потом уставился в одну точку, вскинул вверх палец и сказал: «Ничего, скажи, пусть он все равно придет, я его прощаю…» Я ужаснулась: в эту минуту он был так похож на своего отца — и взгляд, и голос, и этот вздернутый палец. Зашла за занавеску и стала плакать. А он отодвинул занавеску и говорит: «Почему ты плачешь, женщина, я всего-навсего хочу моего отца». Я просто онемела. А он повернулся, подошел к тахте и сел — точь-в-точь отец, прямой, как струнка, и больше ничего не сказал. В следующий раз заговорил, когда ему надо было в школу идти: «Не хочу, мне это не надо», — и все. Что мы ни делали, больше слова не произнес. Директор школы сам пришел к нам домой, уговаривал — никакого результата. Повела его к врачам, обследовали с ног до головы, сказали: здоров, нет у него никаких болезней и отклонений. Оформили умственную отсталость, и он остался дома…

Сара снова умолкла и, сжав губы, устремила почти умоляющий взгляд на фотографию сына. Потом лицо ее зарделось от какой-то тайной мысли. Легким движением она откинула голову, и завитки волос упали на белоснежную шею.

— Понимаешь… — чуть помявшись, продолжала Сара. — Я молодая женщина, красивая, не могла ведь я вечно оставаться одна, тем более что чувствовала себя такой униженной, втоптанной в грязь. По ночам плакала в подушку, а днем искала работу, как ты сейчас… Конечно, в желающих со мной познакомиться недостатка не было, но после одной-двух встреч становилось ясно, чего именно они желали… Я всем отказывала, и так прошло шесть месяцев, а потом встретила Кабу, его здесь называют «Черный», он в Китаке большой вес имеет. Сам он не местный, приехал откуда-то с юга; он смуглый и очень сильный мужчина, как кусок булыжника, который свалился с неба на землю. Почти половина павильонов на автовокзале принадлежит ему. Я поняла, что он влюбился в меня с первой же встречи, и это было не притворство, а настоящая любовь. Он дал мне работу в павильоне, чтобы я могла содержать себя и ребенка, у меня ведь, честно говоря, никакого образования нет, мне трудно где-то устроиться. Каба женат, и у него дети, но я его семье не помеха, у меня своих забот по горло… — Сара сжала губы и откинула упавшие на лоб волосы. — Я, как могла, объяснила Мише наше положение, он выслушал с каменным лицом и ничего не сказал. Я горько расплакалась. А он вышел из дома и сел на вторую ступеньку лестницы, на свое место. Когда, уходя на работу, я прошла мимо него, он все сидел в той же позе и смотрел в одну точку. С разбитым сердцем я направилась к выходу и вдруг слышу за спиной его голос: «Пусть придет, — говорит, — мой дядя». Я была поражена: он, значит, решил, что Каба его дядя, брат отца. Я повернулась, пошла к нему, чтобы обнять, но он, не взглянув на меня, встал и скрылся в доме. От счастья я заплакала. Вечером вернулась с Кабой, чтобы познакомить его с Мишей. Смотрю, он вытащил снимок отца, повесил его на стену, а сам торжественно сел под ним на тахту. Когда мы вошли, он встал, ни слова не говоря, прошел мимо Кабы, отодвинул занавеску и скрылся за нею. Зашла к нему немного погодя — он сидит на своей постели и смотрит в одну точку…

— Удивительно, — прервал ее рассказ Армен, стараясь не показать, что существование Кабы его неприятно поразило. — Значит, Миша абсолютно ничего не делает?

— Он пишет, — понизив голос, таинственно сообщила Сара.

— Что же он пишет? — не смог скрыть удивления Армен.

— Не знаю, — неуверенно произнесла Сара, отводя глаза в сторону. — Вернее, он не пишет, потому что не знает букв, а рисует… Я тебе сейчас покажу…

Сара вскочила, ушла за занавеску и вскоре вернулась, держа в руке толстую пачку бумаги, напоминавшую книгу — без обложки и с расклеившимися страницами.

Армен положил эту кипу на стол и стал просматривать. Сара, стоя рядом, тоже склонилась над листками и нетерпеливо поглядывала на него, точно именно он должен был ответить на все волнующие ее вопросы. При этом левая грудь Сары с интимной непринужденностью прижалась к его плечу. И хотя Армену была приятна эта близость ее дыхания и тела, он целиком погрузился в рисунки. И по мере того как он поочередно их разглядывал, его удивление росло. На всех без исключения рисунках было изображено одно и то же, в тех же пропорциях и в том же порядке, точно они были копией, снятой с одного оригинала: в самом центре листка — выведенный не циркулем, а рукой на удивление безукоризненный круг, а за пределами круга — какие-то черточки, на первый взгляд казавшиеся буквами незнакомого языка; но, вглядевшись, Армен обнаружил, что это всего лишь ничего не значащие ломаные линии, которые, однако, с поразительной точностью повторялись на всех рисунках, между тем как сам круг был абсолютно пустой…

Некоторое время Армен не мог оторвать взгляда от рисунков, потом, точно очнувшись, повернулся к Саре, которая пристально смотрела на него, затаив дыхание.

— К сожалению, ничего сказать не могу… — медленно произнес он. — Миша ужасно сосредоточен, погружен в себя…

Перед ним опять мелькнуло отраженное в зеркале грустное лицо мальчика, и его охватило странное чувство, он вдруг подумал, что этот без конца повторяющийся рисунок, быть может, символизирует смерть: Миша изобразил собственную смерть…