Мое столетие - Гюнтер Грасс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 66
Перейти на страницу:

Сам он работал в литейном цеху. Отливали они там пушки. Со всеми причиндалами. До войны оставалось года два от силы. Так что работы у них хватало. И отлили они такую хреновину, которой прям все гордились, потому как такой громадины еще свет не видел. А в нашем-то поселке многие работали на литье, и оба наших нахлебника тоже, стало быть и разговор об этом шел все время, хотя это считалась вроде как тайна. И они все никак не могли довести эту пушку до ума. Она должна была получиться вроде мортиры. Это такие короткие. Калибр считался точно сорок два сантиметра. Но отливка все не удавалась и удавалась. И вообще дело тянулось и тянулось — конца и краю не видать. Но отец знай себе говорил: «Если ты спросишь у меня, я тебе так скажу: это мы еще успеем, пока всерьез дойдет до дела. Ну, ты ж Круппа знаешь, захочет, так продаст ее русскому царю».

А потом и впрямь дошло до дела, через несколько лет, но они и не подумали ее продавать, а издаля стрельнули из этой пушки прямо по Парижу. И называли ее повсюду «Толстая Берта». Даже там, где про меня и слыхом не слыхали. Это просто литейщики из нашего поселка назвали ее так в честь меня, потому как в поселке-то я была сама толстая. Мне это вовсе и не понравилось, что обо мне разговоры пошли, но мой мужик и говорит: «Это ж они не со зла». А я эти пушки на дух не переносила, хоть мы с них и жили у Круппа-то. И если вы меня спросите, скажу прямо: жили не сказать чтоб плохо. У нас по поселку даже куры бегали, и гуси тоже. А в закуте почти у каждого стояла свинья. А по весне даже и кролики…

Только в войне с нее большого проку не было, с ихней толстой Берты. Французы-то поди со смеху помирали, когда она опять стрельнула мимо. А мой мужик, которого Людендорф под конец загреб в ландштурм, из-за чего он и стал у меня калекой, и стало быть нам нельзя было оставаться в поселке, а можно только снимать беседку на мое сбереженное, он мне всякий раз говорит: «Да будет тебе, Берта, по мне можешь и больше истратить, главное, чтобы ты у нас здоровенькая была».

1911

Любезнейший Эйленбург, если мне еще будет дозволено так вас называть после того, как эта каналья Харден столь мерзко испачкал нас своими грязными газетными инсинуациями, после чего я, пусть даже и с превеликой неохотой, повинуясь, однако, интересам государства, был вынужден бросить на произвол судьбы моего преданного попутчика и друга — советника. И однако же, любезный князь, сегодня я призываю вас торжествовать вместе со мной: час пробил! Сегодня я произвел в гросадмиралы Тирпица, своего министра морского флота, который так лихо громил в рейхстаге левых либералов. Все мои наброски по формированию нашего флота, за чрезмерную детальность которых вы мягко меня укоряли, поскольку в ходе наискучнейших заседаний я не уставал тешить, порой на крышке папок, порой даже внутри оных, в самих бумагах, свой скромный дар, изображая — нам в предостережение — прежде всего французский «Шарль Мартель», французские же броненосцы I класса с «Жанной д'Арк» во главе, потом новостройки России, со всеми их орудийными башнями: броненосцы «Петропавловск», «Полтава» и «Севастополь» как могучую морскую силу. Ибо что мы могли противопоставить английским дредноутам до тех пор, пока законы о флоте постепенно не развязали нам руки? Ну, скажем, четыре броненосца класса «Бранденбург», а больше ровным счетом ничего. Однако эти наброски, охватывающие все возможности предполагаемого противника, как вы, дорогой друг, можете судить о том по прилагаемым материалам, не являются более просто набросками, а бороздят волны Северного или Балтийского моря либо готовы к сходу со стапелей в Киле, Вильгельмсхавене или Данциге.

Я сознаю, мы упустили годы. Наши люди были крайне несведущи в rebus navalibus. Предстояло развить в народе общественное движение, даже более того — энтузиазм в пользу флота. Требовалось создать Флотский ферейн, Законы о флоте, в каковом начинании англичане — или лучше сказать, мои любезные английские кузены — против воли оказали нам большое содействие, когда в ходе войны с бурами — вы еще помните, любезный друг? — они в нарушение всех и всяческих правил вынудили войти в порт два наших корабля у берегов Восточной Африки. В рейхе поднялось великое возмущение. Что в свою очередь помогло нам и в рейхстаге. Пусть даже моя фраза «Мы, немцы, должны противопоставить английским дредноутам наши бронированные „Вперед без страха“ вызвала ужасный шум. (Да, да, любезнейший Эйленбург, величайшим искушением для нас всегда было и будет Телеграфное агентство Вольфа.)

Но вот первые осуществленные мечты уже спущены на воду. А дальше что? Об этом позаботится Тирпиц. Для меня же по-прежнему останется святым наслаждением набрасывать на бумаге линкоры и броненосцы. А теперь, уже всерьез, вернемся к моей конторке, перед которой я, как вам без сомнения известно, сижу в седле, ежечасно, ежеминутно готовый к атаке. После обычной верховой прогулки для меня стало ежеутренним долгом в грандиозных и смелых набросках запечатлевать на бумаге наш юный флот перед лицом вражеского превосходства, ибо мне известно, что Тирпиц, подобно мне, делает ставку на большие корабли. Мы должны стать быстрей, подвижней, неуязвимей для вражеского огня. Соответственные идеи просто сыплются на меня из воздуха. Так и кажется, будто — как в первый день творенья — корабли выскакивают у меня прямо из головы. Вчера перед моими глазами возникли, а затем вышли из моих рук несколько тяжелых крейсеров — «Сейдлиц», «Блюхер». Я вижу перед собой в кильватере целые эскадры. Однако все еще ощущается недостаток в больших боевых кораблях. Хотя бы и поэтому, как считает Тирпиц, подводные лодки должны пока подождать.

Ах, будь вы и сейчас — как некогда — рядом со мной, мой любезный друг, поклонник всего прекрасного и ценитель искусств! Какой смелый и провидческий завели бы мы разговор! Как старательно тщился бы я развеять ваши страхи. Да, милейший Эйленбург, я хочу быть правителем миротворцем, но миротворцем вооруженным…

1912

Хоть и зарабатывая свой хлеб в должности берегового смотрителя при гидротехнической службе Потсдама, я, однако, писал стихи, где между строками проступали очертания конца света, а смерть собирала обильную жатву, иными словами, я был готов к восприятию всех и всяческих ужасов. Случилось это в середине января. Двумя годами ранее я впервые слушал его выступление в Ноллендорфском казино на Клейст-штрассе, где по средам встречались члены «Нового клуба». Потом я бывал там чаще, если мог выкроить время на эту, весьма дальнюю, дорогу. Мои сонеты здесь почти не привлекли внимания, а вот не расслышать его голос едва ли было возможно. Позднее меня потрясала сила его слов в «Новопатетическом кабаре». Неизменно присутствовали также Бласс и Вольфентшайн. Громыхающими колоннами мимо нас дефилировали стихотворные строфы. Марш монотонных монологов, который прямым путем вел на бойню. Потом, однако, сей инфантильный великан взорвался. Это напоминало прошлогоднее извержение Кракатау. Тогда он уже работал для «Акции» Пфемферта. Например, сразу после очередного кризиса в Марокко, когда все зависло на волоске, и мы уже вполне могли надеяться, что вот сейчас оно рванет, он написал свое стихотворение «Война». Я до сих пор слышу его строки: «Бесчисленные трупы лежат средь травы речной. И смерти грозные птицы покрыли их белизной». Он вообще часто обращался к краскам, белой и черной, особенно к белой. И не диво, что он сумел отыскать на уже несколько недель как замерзшем Хафеле, среди бесконечной белизны крепкого льда ту черную, словно бы поджидавшую его дыру.

1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 66
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?