Алмазный мой венец - Валентин Катаев

…в конце концов мы очутились в Сиракузах. Распахнув окно срешетчатыми жалюзи, мы увидели все то же Средиземное море и порт, куда как разв это время входил длинный старомодный пароход моего детства, черного цвета, ссуриково-красной полосой ватерлинии, но так как пароход был мало загружен, токрасная полоса была довольно широкой; а из-за горизонта, из Африки, дул все тотже октябрьский теплый ветер и гнал, все гнал, все гнал синие до чернотысредиземноморские волны.

Мы ходили в стаде туристов по ярусам знаменитого на весь мирдревнегреческого театра, удивляясь, как хорошо сохранился его полуциркульныйамфитеатр, вырубленный из одного гигантского каменного монолита. Перепрыгиваясо ступени на ступень как по каменной лестнице его рядов, мы спустились вниз иходили по плитам сценической площадки, и наши голоса отчетливо слышались всамых верхних рядах, где камень уже соприкасался с ярким, безоблачным античнымнебом, так что – чудо акустики! – текст древних трагедии произносимый актерамина котурнах и в большеротых масках, доходил до всех зрителей одинаково ясный,не искаженный пространством, непреложный, как ужасные веления рока. Здесьумирали герои, но это была не настоящая смерть, а лишь ее театральноеИзображение, в то время как рядом, в древнеримском цирке, – так же удивительносохранившемся – грубо, варварски, Дико властвовала подлинная смерть, лишеннаяпоэтической оболочки: из каменных загонов на арену выпускали диких зверей. Подрев низменной римской черни львы разрывали на части рабов-гладиаторов илихристиан, простиравших к небу свои белые окровавленные руки: наглядноесвидетельство того, как некогда высокогуманная древнегреческая культура былапопрана и поглощена низменной культурой завоевателей-римлян, превратившихСицилию в дачную местность Рима, куда патриции, богачи, приезжали на каникулына своих триремах с красными парусами и золочеными мачтами целыми семьями,вместе с рабами, и блаженствовали на своих виллах, от которых до наших днейсохранились лишь мозаичные полы многочисленных комнат. Рисунок каждого поласоответствовал назначению комнаты. На полу столовой были изображения рыб,фазанов, лангуст, мурен, блюда дичи, амфоры вина… На полу комнаты длягимнастических упражнений можно было рассмотреть изображения молодых девушек вкоротких туниках, делающих, быть может, утреннюю зарядку, некоторые дажедержали в руках гантели и гимнастические палки… Особая комната для любви имелапол с изображением высокого ложа, окруженного амурами… В детской – мозаичныеизображения игрушек… Видимо, и в самой жизни все у них было строгорегламентировано, как в государстве.

Но все эти туристские впечатления не трогали моей души иоказались пустяком в сравнении с тем, что ожидало меня через несколько минут.

…Пройдя сквозь субтропический сад с померанцевыми деревьями,смоковницами, странными невиданными цветами, мы почувствовали сырую теплотузастоявшегося воздуха и очутились перед естественной каменной стенойнеобыкновенной высоты. Можно было подумать, что это навсегда окаменевшийгладкий серый водопад, неподвижно свергающийся откуда-то с высот безоблачногосицилийского неба. В этот миг мне показалось, что я уже когда-то видел этусерую стену или, по крайней мере, слышал о ней…

Но где? Когда?

В стене сверху донизу темнела трещина, глубокая щель,естественный вход в некую пещеру – даже, может быть, сказочную, – откуда тянулоподземным холодом. Пол этого таинственного коридора, уводящего во мрак, былпокрыт тонким неподвижным слоем бирюзовой воды, из которой росли какие-тостранные, я бы даже сказал малокровные, растения декадентски изысканных форм,неестественно бледного болотно-бирюзового цвета. Цветы мифического подземногоцарства, откуда нет возврата…

…нет возврата!…

Этой картине должна была сопутствовать какая-то неземная,печальная музыка и какие-то слова, выпавшие из памяти.

Но какие?

Выпадение из памяти всегда мучительно. Вы слышите хорошознакомую музыку, но как она называется – забыли. Идет хорошо вам знакомыйчеловек, но его имя выпало из памяти. Распалась ассоциативная связь, которуютак мучительно трудно наладить.

Я окаменел от усилия вернуть забытые, но некогда хорошоизвестные слова, вероятно даже стихи.

Вдруг все объяснилось. Наш гид произнес:

– Синьоры, внимание. Перед вами гротто Дионисо, гротДиониса,

…в тот же миг восстановилась ассоциативная связь. Молнияозарила сознание. Да, конечно, передо мной была не трещина, не щель, а вход впещеру – в грот Диониса. Я услышал задыхающийся астматический голос молодогоптицелова – гимназиста, взывающего из балаганной дневной полутьмы летнеготеатра к античному богу:

«Дионис! Дионис! Дионис!»

«Там, где выступ холодный и серый водопадом свергается вниз,я кричу у безмолвной пещеры: Дионис, Дионис, Дионис!»

Теперь он был передо мной наяву, этот серый гладкий каменныйводопад со входом в грот Диониса, откуда слышался тонкий запах выжатоговинограда.

– Здесь, синьоры, – сказал гид в клетчатом летнем костюме, снафабренными усами, – бог Дионис впервые выжал виноград и научил людей делатьвино.

Ну да!

«Ты ушел в бирюзовые гроты выжимать золотой виноград».

Я не удивился, если бы вдруг тут сию минуту увидел опыленныйпурпуровый плащ выходящего из каменной щели кудрявого бога в венке извиноградных листьев, с убитой серной на плече, с колчаном и луком за спиной, скубком молодого вина в руке – прекрасного и слегка во хмелю, как сама поэзия,которая его породила.

Но каким образом мог мальчик с Ремесленной улицы, никогда неуезжавший из родного города, проводивший большую часть своего времени наантресолях, куда надо было подниматься из кухни по крашеной деревянной лесенкеи где он, изнемогая от приступов астматического кашля, рубашке и кальсонах,скрестив по-турецки ноги, сидел на засаленной перине и, наклонив лохматуюнечесанную голову, запоем читал Стивенсона, Эдгара По или любимый им рассказЛескова «Шер-Амур», не говоря уж о Бодлере, Верлене, Артюре Рембо, Леконте деЛиле, Эредиа, и всех наших символистов, а потом акмеистов и футуристов, окоторых я тогда еще не имел ни малейшего представления, – как он мог с такойточностью вообразить себе грот Диониса? Что это было: телепатия? ясновидение?Или о гроте Диониса рассказал ему какой-нибудь моряк торгового флота,совершавший рейсы Одесса – Сиракузы?

Не знаю. И никогда не узнаю, потому что птицелова давно нетна свете. Он первый из нас, левантинцев, ушел в ту страну, откуда нет возврата,нет возврата…

А может быть, есть?