Укрытие - Трецца Адзопарди

Элис Джексон стоит, сложив на груди руки, перед нашей дверью. Она прижимает к телу теннисный мячик и смотрит, как мама, раскинув руки, мчится по улице, затем сворачивает в проулок, а за ней семенит огромный мужчина. Элис Джексон улавливает запах гари. Поворачивает голову, принюхивается.

* * *

Фрэнки сидит в «Лунном свете», облокотившись о стойку бара, и помешивает кофе длинной металлической ложкой с таким видом, словно отсюда и не уходил. Сальваторе слышит его слова, но смотреть на отца у него нет сил. Он усердно скребет тупым ножом плиту, от которой отскакивают обуглившиеся кусочки сыра. Сальваторе молча дожидается, когда отец закончит свой печальный монолог, и выпрямляется.

Ну ладно, ты поставил на лошадь и проиграл. Что же дальше? Ты идешь домой? Не-ет! Фрэнк у нас такой чувствительный. Фрэнки домой не хочет. Фрэнки только выигрывать хочет, так ведь, а?

Сальваторе говорит и продолжает скрести, сбрызгивает плиту мыльной водой, истово возит ножом по эмали. К волоскам на запястье прилепились радужные пузырьки. Он останавливается, показывает ножом в потолок:

Джо Медора тебя видеть не желает — и я тебя видеть не желаю, а потом машет ножом перед лицом Фрэнки.

Убирайся отсюда куда подальше.

Потому что отец пришел попрошайничать. Клянчить у Сальваторе денег взаймы, у Джо клянчить отсрочки платы за квартиру. Он не произносит ни слова, ждет, когда Сальваторе угомонится, и слушает, как дождь стучит по мостовой. Дорожка была слишком твердая, думает он, снова проигрывая в памяти забег. Картинка получается пестрая: скаковой круг зеленый, лошади все гнедые, жокеи в разноцветных костюмах. Он выключает картинку как раз перед тем, как Придворный Шут сходит на пятом круге с дистанции.

Фрэнки сует руку в карман брюк, вытаскивает расписку от Лена Букмекера и бросает ее на стойку. Он выворачивает подкладку наружу, вываливает содержимое на ладонь и складывает кучкой около смятой квитанции. Из пыли и табачных крошек выкатывается полкроны.

Иди домой, приятель, говорит Сальваторе, услышав позвякивание одинокой монеты. Он возвращает деньги отцу и вытирает стойку краем фартука.

Дело было верное, Сал, говорит Фрэнки, убирая в карман полкроны.

Да верное, верное. Чао, Фрэнки.

Фрэнки пристально глядит на Сальваторе, разворачивается и медленно идет прочь из бара.

Фрэнки — иль капелло! кричит Сальваторе, показывая на шляпу на стойке. Фрэнки его не слушает. Он петляет между кабинками, но не к выходу, а к узкой двери с табличкой «Служебное помещение», за которой лестница в его старый дом, старую жизнь, — там теперь кабинет Джо Медоры. Он хочет лично убедиться, что Джо не желает его видеть. Сальваторе поглаживает мягкий фетр шляпы и взглядом следит по потолку за шагами Фрэнки.

* * *

Калитка в наш двор заперта, и, чтобы добраться до задней двери, надо перелезть через ограду и спрыгнуть вниз. Те, кто в курсе, используют в качестве упора крышу сарая. Ставишь ногу на перекладину, хватаешься одной рукой за подбой крыши, потом другой и прыгаешь вниз. У Фрэн есть другой способ: она раздвигает доски забора на задах дома номер четыре и перекидывает ногу через низкую проволочную ограду между нашим задним двором и домом Рили. Фрэн видит дым, выползающий из-под двери кухни, и в изумлении замирает.

На улице суета и крики. Мальчики Джексоны по приказу матери прыгают с крыши нашего сарая. Они сталкивают Фрэн с дорожки. Мартино ныряет за ними, царапает ладони об обломанный край шифера и с грохотом приземляется на колени. Он отталкивает мальчиков и напирает плечом на горячую дверь кухни.

Мама с улицы слышит, как горит в огне ее дитя.

В кухне густая завеса дыма. От внезапного притока воздуха пожар разгорается еще пуще. Пламя вьется огненной рекой по полу; оно пожирает клеенку, стол, лижет одеяла в моей колыбели. Мальчики, зажав лица руками, судорожно мечутся, натыкаются на стулья и визжат, как чертенята, изгнанные из ада. Все горит, горит, горит — и тут огромная рука Мартино поднимает меня и вытаскивает на свет божий.

Когда приезжают пожарники, мы все уже в переулке, калитка во двор распахнута, и мальчики Джексоны чувствуют себя героями дня. Они треплют друг друга по плечу, стряхивают с одежды пепел, бурно размахивают руками и рассказывают друзьям, каково было там, в огне, показывают на языки пламени, рвущиеся из окна. Мартино, обхватив руками колени, прерывисто дышит. Поглядывает из-под закрывающей поллица челки на маму. Она стоит под проливным дождем, устремив взгляд к небесам; на меня даже не смотрит. Просто держит меня, обгорелый комочек, будто я свалилась ей на руки с неба. Мама убеждена, что я мертва. Когда подходит санитар, она бросает меня в его красное одеяло, как охапку дров.

Позже, раздевая Фрэн в гостевой спальне Карлотты, мама находит у нее два окурка и пустой спичечный коробок. И ее душу заливает черная горечь.

С моей правой рукой все нормально. Она пострадала мало, пальцы в полном порядке — в том смысле, что они на месте, шевелятся, сгибаются и могут показать что-то случайным незнакомцам, которые останавливают машину и, опустив стекло, спрашивают дорогу.

А вот левая… Те, кто меня не знает, изумленно пялятся, увидев ее. Отводят взгляд, а потом смотрят искоса на мое лицо — ищут следы и на нем. На лице тоже есть шрамы: их можно разглядеть, если приблизиться. Только немногим удается это сделать: моя вытянутая левая рука их останавливает.

Пальцы я потеряла. У месячного младенца ручка крохотная, но она — само совершенство. Умеет сжиматься в кулак, умеет растопыриться, а когда горит, ее нежная кожа вспыхивает мгновенно, как бензин, а кости — трут, легкая добыча пламени.

Мне она кажется произведением искусства: белым бутоном тюльпана под дождем, мраморной статуэткой святого, церковной свечой, чьи слезы стекают на подсвечник запястья.

Я возвращаюсь в прошлое и пытаюсь воссоздать всю картину. Наверняка в этом был некий Промысел. Вот Лен-Букмекер и его Синдикат (скоро, очень скоро мой кулак станет подобием его). А вот мама под дождем, опустошенная и потерянная; за ней — Мартино, вцепившийся в Жестянку, как Валтасар в драгоценный сосуд. И я думаю об отце, который стоит в этот миг в какой-то комнате на другом конце города: он ничего не знает. Он забыл обо всем: отец всегда ставит больше, чем может заплатить.

В комнате над «Лунным светом» сидит за своим столом Джо Медора. Он занят и пропускает мимо ушей глухие удары шагов по ступенькам. Но Илья Поляк, стоящий у окна за спиной Джо, вздрагивает и прислушивается. Фрэнки стучит в дверь, приоткрывает ее, просовывает в щель голову. Он собирается заговорить, но, увидев склоненную голову Джо, услышав поскрипывание пера, заметив дымок, вьющийся кольцами от его сигары, отступает. Фрэнки смотрит на Илью и растерянно замирает в дверном проеме. Левая рука на латунной ручке, правая упирается в косяк, и та и другая вспотели. Он втайне надеется, что Сальваторе пошел за ним следом, но снизу лишь доносится приглушенная музыка, да рука Джо ползет по листу бумаги. Фрэнки оглушает его собственное дыхание.