11/22/63 - Стивен Кинг

— Это не подделка, если у тебя возникла такая мысль. — По интонациям хрипатого голоса чувствовалось, что Эла моя реакция забавляет.

Может, и нет — на ощупь вроде бы настоящая, как и на вид, — но где водяные знаки?

— Если купюра и настоящая, то очень старая.

— Джейк, просто сунь деньги в карман.

Я сунул.

— У тебя есть карманный калькулятор? Какие-то электронные штучки?

— Нет.

— Тогда, думаю, ты готов. Повернись лицом к дальней стене кладовки. — Прежде чем я успел это сделать, он хлопнул себя по лбу. — Господи, что у меня с головой? Я забыл про Человека с желтой карточкой.

— Кого? Что?

— Человек с желтой карточкой. Так я его зову, а настоящего имени не знаю. Вот, возьми. — Он порылся в кармане и протянул мне пятидесятицентовую монету. Такой я не видел уже много лет. Возможно, с детства.

Я подкинул ее на ладони.

— Не думаю, что ты хочешь расстаться с ней. Она же ценная.

— Естественно, ценная, стоит полбакса.

Он закашлялся, и на этот раз кашель сотрясал его, как сильный ветер, но отмахнулся, когда я шагнул к нему. Оперся о картонные коробки — на верхней лежали вещи и деньги, которые я достал из карманов, — сплюнул в бумажные салфетки, посмотрел, поморщился, потом сжал салфетки в кулаке. Его осунувшееся лицо теперь блестело от пота.

— Прилив или что-то в этом роде. Чертов рак нарушает терморегуляцию, как и все остальное. Теперь о Человеке с желтой карточкой. Он безвредный алкаш, но не похож на остальных. Словно что-то знает. Я думаю, это всего лишь совпадение — он обязательно будет слоняться неподалеку от того места, где ты выйдешь, — но я хотел бы подготовить тебя к встрече с ним.

— Пока у тебя получается не очень, — заметил я. — Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь.

— Он скажет: «У меня желтая карточка из зеленого дома, так что дай мне бакс, потому что сегодня — день двойной выплаты». Ты понял?

— Понял. — Безумие крепчало.

— И у него есть желтая карточка, она заткнута за ленту шляпы. Может, это визитная карточка таксомоторной компании или купон «Ред энд уайт», найденный в сточной канаве, но мозги у него высушены дешевым вином, и, возможно, он думает, что карточка эта — что золотой билет Вилли Вонки[10]. В любом случае ты ответишь: «Бакс дать не могу, но держи половину», — и отдашь ему монету. Тогда он может сказать… — Эл поднял костлявый палец. — Он может сказать что-то вроде: «Почему ты здесь?» или «Откуда ты пришел?» Он может сказать: «Ты не тот парень». Вряд ли скажет, но это возможно. Я много чего не знаю. Что бы он ни сказал, оставь его у сушильного сарая — там он обычно сидит — и иди к воротам. Он скорее всего скажет тебе вслед: «Я знаю, ты можешь дать мне бакс, жадюга», — но не обращай на это внимания. Не оглядывайся. Перейди железнодорожные пути — и окажешься на пересечении Главной улицы и Лисбон-стрит. — Тут он насмешливо улыбнулся. — А потом, дружище, мир — твой.

— Сушильный сарай?

Я смутно помнил, что рядом с тем местом, где теперь находилась закусочная, вроде бы что-то стояло, может, и сушильный сарай старой фабрики Ворамбо, но здание это, для чего бы оно ни использовалось, давно снесли. И будь в дальней стене чисто прибранной кладовки, то есть в торце «Алюминейра», окошко, оно бы смотрело на вымощенный камнем двор и магазин верхней одежды, который назывался «Уютный уголок Мэна». Перед Рождеством я купил там теплую куртку «Норс фейс», и по очень хорошей цене.

— Забудь про сушильный сарай, просто запомни все, что я тебе сказал. А теперь снова повернись… правильно… и сделай два-три шага вперед. Маленьких шажка. Детских. Будто в темноте пытаешься найти верхнюю ступеньку лестницы… Осторожно…

Я в точности выполнил его указания, чувствуя себя полным идиотом. Один шаг… Мне пришлось наклонить голову, чтобы не зацепиться за алюминиевый потолок… Два шага… Теперь я ссутулился. Еще пара шагов, и я буду вынужден опуститься на колени. Этого я делать не собирался, даже по просьбе умирающего.

— Слушай, это глупо. Если только ты не хочешь, чтобы я принес тебе коробку с фруктовым коктейлем или пару пакетиков желе, мне здесь нече…

Тут моя нога ушла вниз, как происходит, когда спускаешься по ступенькам. Да только она по-прежнему твердо стояла на темно-сером линолеуме. Я отлично ее видел.

— Поехали. — Хриплость ушла из голоса Эла, во всяком случае, временно: удовлетворенность добавила ему мягкости. — Ты ее нашел, дружище.

Но что я нашел? Что именно я испытывал? Похоже, воображение сыграло со мной злую шутку, поскольку, что бы я ни чувствовал, я видел, что нога по-прежнему стоит на полу. Только…

Вы знаете, как в яркий, солнечный день, закрыв глаза, можно увидеть то, на что вы перед этим смотрели? Что-то похожее произошло и со мной. Когда я посмотрел на свою ногу, я увидел, что она на полу. А когда моргнул — за миллисекунду до или через миллисекунду после того, как мои глаза закрылись, — заметил, что моя нога на ступеньке. И уже не под тусклым светом лампочки в шестьдесят ватт, а под яркими лучами солнца.

Я замер.

— Иди дальше, — подбодрил меня Эл. — Ничего с тобой не случится, дружище. Просто иди дальше. — Он закашлялся, и в его вновь охрипшем голосе послышалось отчаяние. — Мне надо, чтобы ты пошел дальше.

И я пошел.

Да поможет мне Бог, пошел.

Я сделал еще шажок вперед, на следующую ступеньку. Глаза по-прежнему говорили мне, что я в кладовке «Закусочной Эла», но я стоял выпрямившись, и моя макушка больше не скребла потолок. Разумеется, такого быть не могло. Мой желудок нервно дернулся в ответ на путаницу, устроенную органами чувств, и я почувствовал, как сандвич с яичным салатом и кусок яблочного пирога, съеденные за ленчем, готовятся к катапультированию.

Сзади — уже издалека, будто нас разделяли пятнадцать ярдов, а не пять футов, — послышался голос Эла:

— Закрой глаза, дружище, так будет легче.

Едва я это сделал, путаница исчезла. Словно я перестал пытаться увидеть кончик собственного носа. Или, скорее, надел очки для просмотра трехмерного фильма. Я двинул правой ногой и спустился на очередную ступеньку. Я находился на лестнице. Теперь, с отключенным зрением, мое тело в этом не сомневалось.

— Еще две, потом открывай глаза, — посоветовал Эл. Расстояние между нами снова увеличилось. Казалось, он отошел в другой конец закусочной, а не стоял у двери кладовки.

Я поставил на первую ступеньку левую ногу, на вторую — правую. И тут же в голове послышался хлопок, какой ощущаешь, сидя в самолете, если давление резко меняется. Темнота под веками сменилась краснотой, кожей я почувствовал тепло. Солнечный свет. Никаких сомнений. И серный запах, ранее слабый, заметно усилился. В кладовке он едва чувствовался, а теперь раздражал. Опять-таки, никаких сомнений.