Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк

P. S. В понедельник, после великого праздника Воскресения Спасителя нашего Иисуса Христа, 1550.

Банда ревенхедов разбита наголову, предводитель Бартлет Грин схвачен живым и невредимым — ни единой царапины, и это при такой-то резне! Воистину невероятно! Сейчас этот разбойник с большой дороги, продавший душу дьяволу, надежно закован по рукам и ногам, охраняем денно и нощно, дабы никакие демоны, пусть даже сама Исаис Черная, идолица поганая, не смогли его освободить. Над

27

кандалами было трижды произнесено «Apage Satanas»[8], цепи щедро окропили святой водой и осенили крестным знамением.

Теперь же остается лишь уповать на Господа, да исполнится наконец пророчество святого Дунстана и да настигнет карающая десница также и второго осквернителя священного праха — быть может, того самого нечестивого Джона Ди? Амен!

Подпись тайного агента «+».

Следующая подшивка тетрадей, которую моя рука на ощупь извлекает из наследства Джона Роджера, оказывается—я это понимаю с первого взгляда — дневником нашего предка сэра Джона Ди. Как ни странно, но по времени дневниковые записи почти полностью соответствуют посланию тайного агента.

Отрывки из дневника Джона Ди, баронета Глэдхилла, начатые в день его посвящения в магистры

Праздник св. Антония, 1549.

...Отмечу мое магистерское звание грандиозной попойкой. Хоэ! Ох и повеселимся! Лучшие умы старой доброй Англии осветят торжественный вечер своими сиятельными лысинами и красными носами! Но уж я им покажу, кто здесь главный!

...о, проклятый день! Проклятая ночь!.. Нет, благословенная ночь, если только мне не померещилось! До чего отвратительно скрипит перо... А как же, ведь моя рука все еще пьяна, несомненно пьяна! Но мой дух? Кристальная ясность! Сколько тебе еще повторять: ступай в койку, пьяная свинья, и не куражься! Но как он сверкнул!.. Ярче солнца!.. Я первый среди потомков! А потом — бесконечная цепь: короли!.. Короли на тронах Ангелланда!..

Моя голова снова ясна. Однако, когда вспоминаю вчерашнюю ночь, кажется, она вот-вот лопнет! Итак, точность и трезвость... Когда мы обмывали магистерское звание Гилфорда Талбота, меня приволок домой —бог весть каким образом —слуга. Ну а вчера... Если это не самая лихая пьянка со дня основания Англии, то... Ладно, достаточно сказать, что я в жизни так не напивался. Настоящий потоп, но мой ковчег не сошел с курса! Уж в чем, в чем, а в искусстве навигации я кому угодно дам сто очков вперед, ну а ветхому Ною и подавно...

Не иначе как промозглая дождливая ночь придала вину особую крепость. До дому я, скорее всего, добирался на карачках, судя по более чем красноречивому виду моих одежд. Оказавшись в спальне, я первым делом послал к дьяволу слугу: тут отражаешь атаку за атакой демонов Вакха, а с тобой обращаются как с малым дитем или —вот уж точно! —как с дряблым Ноем, страдающим от морской болезни, и все время запихивают под одеяло.

Короче: я исхитрился разоблачиться! Свершив сие, шагнул, довольный собой, к зеркалу.

Оттуда мне ухмыльнулась самая жалкая, самая презренная, самая грязная физиономия, какую мне только доводилось видеть: какой-то тип с высоким лбом, который, однако, таковым не казался, ибо локоны, уже давно не каштановые, свисали до бровей и почти полностью закрывали его, словно намекая на низменные страсти, порожденные этим выродившимся мозгом. Глаза синие, но не холодного властного оттенка, а масленые и заплывшие в пьяном угаре и оттого какие-то вызывающе наглые. Широкая, губастая пасть пьянчуги, дополненная снизу грязной козлиной бороденкой, вместо тонких, созданных для приказов губ потомка Родерика; толстая шея, согбенные плечи — в общем, отвратительная карикатура на Джона Ди Глэдхилла!

Холодная ярость охватила меня; я выпрямился и крикнул этой роже в зеркале: «Кто ты есть? Свинья! Грязная свинья — вот ты кто! Скот, извалявшийся с головы до ног в дерьме! И тебе не стыдно предо мною? Тебе что, неведом стих: будьте как боги? Взгляни на меня: есть ли у тебя хоть малейшее сходство со мной — со мной, потомком Хоэла Дата? Нет, и быть не может! Ты неудачная, уродливая, грязная пародия на благородного сэра Ди. Ты — пугало огородное под видом magister liberarum artium[9]. И еще смеешь ухмыляться мне в лицо! Тысячью осколков этого зеркала должен ты валяться у меня в ногах, разбитый раскаяньем!»

И я поднял руку для удара. Тогда тот, в зеркале, тоже поднял свою — странно, он словно простер ее, моля о пощаде, по крайней мере, мне, в моем воспаленном состоянии, так показалось.

Внезапно глубокое сострадание к этому несчастному охватило меня, и я сказал: «Джон, если ты, свинья, еще заслуживаешь, чтобы тебя так именовали, заклинаю колодцем святого Патрика, приди в себя! Если тебе еще дорога моя дружба, ты должен стать лучше — должен воскреснуть в духе! Восстань же, проклятый забулдыга!..»

И вдруг отражение в зеркале в самом деле расправило плечи,

приосанилось, в его облике появилось даже что-то похожее на достоинство; любому, в том числе и мне, будь я в здравом уме, сразу бы стало ясно, что это обман зрения, однако под влиянием винных паров я принял внезапную перемену в двойнике за его пробудившуюся совесть и продолжал в крайнем волнении: «Теперь-то, похоже, и ты понял, братец cвин, что дальше так продолжаться не может. Я рад за тебя, дорогой, что ты стремишься к духовному воскресению, ведь... — и слезы глубочайшего сочувствия хлынули у меня из глаз, — ведь нельзя же так».

Мой зеркальный собеседник тоже проливал обильные слезы, его искреннее раскаянье подвигло меня на еще больший идиотизм — мне вдруг захотелось произнести что-то очень значительное, и я торжественно воскликнул: «Не иначе как само небо, мой падший брат, явило тебя в горе твоем пред очи мои. Проснись же наконец и трудись над собой не покладая рук, ибо, истинно говорю тебе, недолго осталось мне быть с тобой, я... я...» — выпитое вино подкатывалось к горлу, и удушливая судорога перекрыла мои голосовые связки.

И тут раздался — о, ужас! — голос моего двойника, нежный, но доносившийся, казалось, с другого конца какой-то длинной-длинной трубы: «...не буду знать ни секунды покоя до тех пор, пока нога моя не ступит на побережье Гренланда, пока эти земли, над коими сияет полярное сияние, не покорятся моему могуществу. Короной Ангелланда может владеть лишь тот, кому отдан в лен Гренланд, королевство по ту сторону моря!»

И голос умолк.

Каким образом я, пьяный до невменяемости, добрался до постели, не помню. Безудержный вихрь мыслей бушевал где-то вне меня. Это был какой-то сквозняк,