Назад в СССР - Надежда Нелидова

ПРОДАШЬ КВАРТИРУ – СОЛНЫШКОМ БУДУ НАЗЫВАТЬ.

Позвонила знакомая учительница. Она плакала: «Как жить дальше? Я боюсь, боюсь!»

Чтобы выжить на небольшую зарплату, она недорого сдаёт квартиру, оставшуюся после смерти мамы. Только что по телефону ей позвонили, на том конце молодой развязный голос с характерным акцентом:

– Э, сдаёшь квартиру? Беру, если сбавишь цену. Смотри, больше никому не обещай. Куплю её потом, если цену не заломишь. В долгу не останусь. Любить буду, солнышком своим называть…

– Мне ваша любовь не нужна – я замужем. И, к сожалению, квартира уже сдана.

После молчания – сквозь зубы, зло:

– У, суки… – и ещё дитя гор добавило слово, которое считается оскорбительным для местных жителей. Гудки в трубке.

Теперь вообразите русского паренька, который приехал, скажем, в Баку и ищет съёмное жильё. И намекает квартирной хозяйке (замужней!) на некую мужскую благодарность со своей стороны. А когда та возмущённо отказывает, грязно её обзывает. Думаю, недолго тому пареньку гулять по Баку…

Или вот ещё призовите на помощь всё своё воображение и представьте картину. В одном из домов многоэтажной кавказской застройки русские новосёлы ночью гоняют на всю громкость запись балалаечного оркестра и лихо, с визгом и дробным топотом отплясывают вприсядку. Когда потревоженный джигит, чьё ухо режут непривычные звуки, пытается урезонить соседей – его вышвыривают и пытаются избить. Он, в порядке самообороны, отстреливается. На защиту плясунов-драчунов как один встаёт мощная влиятельная русская община, давит на следствие. Робкие дети гор боязливо жмутся…

Не можете себе такое вообразить при самой могучей, самой изощрённой фантазии? Я тоже не могу.

Из материалов «круглого стола».

– Вы лучше пишите о Домах дружбы, помогающих сохранению национальных традиций. Где собираться людям? В подворотне, в подъезде, у кого-то на квартире? Дома дружбы сплачивают. Мы встречаемся, пьём чай, готовим национальные блюда, смотрим телевизор, поём песни и пляшем.

– Но не получается ли так, что общается лишь горстка, узкий круг завсегдатаев? При этом огромный круг людей остается вне сферы этой дружбы. Получается что-то вроде небольшого клуба по интересам. И как странно: собираться дружить на специально отведенной территории, чьё содержание, кстати, не дёшево обходится бюджету? И не есть ли самая лучшая дружба народов – неброская, повседневная забота о россиянах всех без исключения национальностей? Давать бесплатные уроки приезжим: как вести себя на новом месте жительства? Скинуться всем миром на операцию русскому или армянскому мальчику. Вставить, наконец, зубы бабушке-мордовке. Расчистить дорогу в занесённую снегом бесермянскую деревню. Или такая дружба будет пресновато выглядеть в отчетах?

– Вы журналистка, разве вы не имеете представления о порядке распределения средств? Деревня находится в подчинении районной администрации, которая и должна изыскивать средства для этих нужд. Почему городской бюджет должен делиться с каким-то районом? Это противоречит законодательству.

– То есть дружба между народами кончается за пределами городской границы. Наши бесермяне – и чужие бесермяне.

АУ, МЕЛКУМ, ГДЕ ТЫ?!

Я постоянная посетительница ближней мастерской по ремонту обуви. Просто беда: все новые сапоги приходится сразу ушивать – ножки в них болтаются, как пестики в ступке.

И всегда меня встречал пожилой разговорчивый армянин по имени Мелкум. Он брал мою очередную обувку, которая тонула в его чёрной волосатой ручище. Качал головой, собирал гармошкой лоб и глубокомысленно замирал над сапожком, как над заковыристой задачей со многими неизвестными.

Чиркал мелом, примерял, стирал и снова чиркал – при этом размахивал руками, страстно со мной советовался (половину слов я не разбирала), тут же меня опровергая и горячо настаивая на своей точке зрения.

Когда при первой встрече он назвал цену – у меня вытаращились глаза: в три раза меньше, чем другие берут за такую же работу! Мелкум истолковал мою заминку по-своему: махнул рукой и щедро снизил сумму ещё вдвое.

Подогнанные сапожки были готовы в срок, сидели идеально и лоснились, по собственной инициативе мастера начищенные душистым кремом(!) Это был Гений, Творец своего дела, чувствующий кожу. Три года я не знала с обувью проблем. И вот она явилась в виде белобрысого сонного увальня-парня в фартуке, который сидел на месте моего армянина.

Он спал, когда заполнял квитанцию – на этот раз я снова ахнула, но уже от безбожно задранной цены. Спал, когда отвечал на мои вопросы. И, судя, по состоянию отремонтированных босоножек, спал и во время работы: грубые неровные швы, нитки не в цвет, перепонка лопнула на следующий день… Дешевле купить новые, что я теперь и делаю.

Ау, Мелкум, где ты?!

По материалам круглого стола.

– Я чистокровный удмурт, жена русская. Она православная, я язычник. Наши дети считают себя русскими – ради Бога. Ещё раз подчеркиваю: нет у нас проблемы ни мордовской, ни башкирской, ни русской, ни еврейской и никакой другой. Есть единая проблема, общая для российского народа, который превращён в бесправную нацию нищих. Мне близка точка зрения Сталина, который говорил: «Я не грузин, я русский». В школе со мной говорили на русском, понимая, что мне надо расти, шагать дальше.

– Спасибо всем гостям. Под конец мне хотелось бы процитировать слова писательницы Ольги Бешенковской об упорном выпячивании принадлежности к какой бы то ни было национальности:

– Как будто национальность – это или орден или клеймо, а не всего-навсего оболочка, фантик, в который завёрнуто обычное человеческое сердце.

«Добрый свет» – так называются православные беседы, которые по приезде в городок затеял проводить молодой священник. Старенький батюшка Леонид умер, прислали отца Станислава (Изместьева). Высок, волос кудрявый, уста пухлые и алые. Болезнен: то его в краску бросает, то в смертельную бледность – слаб, худощав. Ну да ничего – матушка откормит.

При церкви есть просторный утеплённый пристрой, решили собираться там. На первую беседу народ ломанул: сидели в проходах между скамьями и стульями. Жёны привели мужей-алкоголиков, матери принесли детей с ДЦП, одинокие девы явились с тайным желанием снять венец безбрачия.

Расходились в недоумении: у заезжих проповедников куда всё интересней. Молодой неосанистый священник весь вечер гундосил одно: верь да молись, молись да верь. Стращал скорым божиим гневом. А кому нужны чудеса, сказал строго, – идите в цирк.

В общем, беседы не приобрели популярности. Но сколотился костяк, были четыре постоянных человека, которым полюбились, которые с нетерпением ждали и не пропускали ни одного «православного» вечера.

Библиотекарь Ирина Витальевна всю жизнь искренно и страстно пропагандировала атеизм. А сейчас растерянно разводила руками: «Ну, не знаю. Не знаю. У меня это уже в крови. Но что мне своим читателям говорить? Детям что говорить?!»