Московская Плоть - Татьяна Ставицкая

Столько снега намело, что по Москве впору было передвигаться на собаках. Оливковолицые немосковские дворники устроили окладную охоту на зиму. Москва обнесена их яркими жилетами, словно флажками. Шкряб-шкряб – соскребают они зиму с тротуаров. Из грубых нечистых свитеров торчат худые выи. Лица – скорбные. Боярыни закуклились в шубы. У понаехавших девчонок коленки звонко бьются друг об дружку. Колосятся без шапок наэлектризованные морозом волосы беспечных граждан. Колко стынут сопли в носу. Копошатся человечки без всякого смысла, радуются чему-то, не слыша обратного отсчета.

Внук вырулил за ворота своего особняка и неожиданно был прижат к бордюру сизым клином Дядькиных гелендвагенов, сопровождавших реанимобиль. Конвой просквозил со свистом по Пречистенке. Внук хотел было выругаться, да вспомнил, что перед бегами нельзя.

Настоящий игрок – это мешок суеверий. Какой ногой переступить через порог, какую руку при этом держать в кармане, что напевать, с кем первым поздороваться… В «беговой» день Внук совершал раз и навсегда заведенный ритуал: подъезжал к ипподрому исключительно со стороны Второго Боткинского проезда, мыча для бодрости навязший хит из «Травиаты» – «Застольную», с левой ноги входил в правое крыло здания, украшенное торжественным портиком, напоминающим Бранденбургские ворота, по ампирной лестнице поднимался в зал, где делают ставки, ставил на третью лошадь в списке заявленных на заезд и только после заезда шел к старому знакомому конюху. При всей строгости соблюдения алгоритма, он не выигрывал почти никогда. Просто ритуал возвращал стройность мыслей его сознанию и рациональность поступкам после хаотичных и большей частью бесцельных перемещений в пространстве и во времени, представлявших собой некий замкнутый круг, но никогда не спираль.

В воскресенье в тринадцать часов разыгрывался традиционный ежегодный Приз в честь Дня Конституции России для лошадей четырех лет и старшего возраста рысистых пород. Никакого азарта Внук давно не чувствовал. Откровенно скучая, оглядывал трибуны в поисках знакомых лиц и размышлял над тем, какое отношение лошади имеют к Конституции. Вяло поприветствовал подсевшего к нему старого знакомого – маклера.

– Ну что? – спросил маклер.

– Не прет, – пожаловался Внук.

В первом гите Внуков фаворит выиграл «полголовы» у сильного соперника, а во втором гите оказался лишь четвертым. Найдя такой результат вполне закономерным, Внук отправился к Пантелеичу. Старый конюх, впрочем весьма хорошо выглядящий, давно уже не интересовался фортуной Внука.

– Эх, разве ж это бега?.. – вздыхал Пантелеич. – Вот кабы, как Москва-река встанет, пустить по льду тройки, как раньше! Между Москворецким и Большим Каменным мостами. Да где там… Помните, как Лаптев явился в лаптях с онучами, на простых дровнях, сбруя из мочала, а самого Караулова обставил? То-то толпа ревела…

– Я уж и сам не знаю, зачем хожу. На лошадок поглядеть разве что, – ответил Внук и, попрощавшись с конюхом, пошел к машине, набирая любимый вот уже две недели номер телефона.

– Мышка моя, ты где? А что делаешь? С фрикадельками? И что, ты его будешь сейчас есть? Какая пастораль… Прямо до слез… Я заеду за тобой скоро, не скучай. – Он блаженно улыбнулся, сел в машину и двинулся в сторону Арбата.

Свернув с Нового Арбата на Гоголевский бульвар, Уар доехал до Большого Афанасьевского, припарковался там и пешком отправился в салон-магазин подведомственного комьюнити Московского ювелирного завода. Продавцы при его появлении мгновенно вытянулись в струнку, администратор резво подсуетился с креслом.

– А что у нас нынче из изумрудов поспело? – строго осведомился Внук.

– Вот, извольте взглянуть: изумруд – в шестнадцать карат, вправленный в лилию белого золота, имеет предназначение пирсинга для пупка, – доложил администратор.

Уар поморщился. Он был консервативен во всем, что касалось ювелирных изделий, и предпочитал руководствоваться собственными представлениями о хорошем вкусе и весьма полезным чувством меры.

– Любезный, давайте обойдемся без китчухи и излишеств.

Тотчас же ему вынесли руки Венеры Милосской, унизанные всевозможными ювелирными изделиями. Осмотрев украшения, он остановил свой выбор на перстне с изумрудом огранки «ашер», имеющем форму многоярусного квадрата. «Ашер», по мнению Уара, позволял владельцу выглядеть элегантным, совмещая старомодный шарм с современными ограночными технологиями для формирования ослепительной бриллианции. К тому же имя Ашера приятно щекотало его нервы Главной Тайной комьюнити.

Продавец, демонстрируя безудержное рвение, нанизал выбранный Внуком перстень на белый нефритовый палец, партию которых комьюнити выменяло на рис у китайского императора в изгнании в годы китайской культурной революции. С тех пор пальцы служили элементом упаковки колец для акционеров холдинга ЗАО МОСКВА. Далее палец был с почестями возложен на подушечку из розовой тафты внутри перламутровой раковины-футляра, закрывающегося на две черные жемчужины, футляр, в свою очередь, помещен в черный замшевый кисетик, обильно забрызганный рубиновой крошкой. Уар бросил покупку в карман меховой куртки и протянул для оплаты черную карту с высеченной звездой. Персонал ювелирного салона склонил головы.

Его сиятельство граф Растопчин уже давно перестал печалиться от того, что довелось ему когда-то вляпаться в историю Москвы пропитанным дымом пожарищ. Размышляя о поджоге, он постепенно пришел к мысли, что делал это исключительно из патриотических соображений. Ну а как же еще? Будучи главнокомандующим Москвы, он истово собирал пожертвования на ее оборону, поскольку городская казна была им же самим неосмотрительно расхищена. Выпускал лубочные картинки, призывал обитателей Первопрестолькой лечь костьми и не уступать ни пяди… Но поскольку москвичи не послушались, граф, как мог, лично создавал трудности неприятелю. Но неблагодарные потомки не оценили. И это больно ранило.

А между тем иначе и быть не могло. Растопчин служил растопчой, или, как бы сейчас сказали, истопником, еще у Василия Темного, и, следовательно, на роду ему было написано растапливать да поджигать. То есть был он пироманом по призванию и по профессии. Так сказать, и по любви, и по работе. Но московское комьюнити, вовремя разглядев враждебного поджигателя, приобщило стервеца доподлинно, и теперь он поджигал Москву исключительно для пользы дела. Неоднократно Дядьке и Параклисиарху приходилось отбивать и отмазывать московского растопника у разъяренных огнеборцев, которые ставили даже капканы на него у дома в Пожарском переулке, как на дикого зверя.

Получив в холдинге ЗАО МОСКВА пост Главного Риелтора Москвы, Растопчин проникся новой миссией. Он стал Мастером Расчистки. Стратегическая задача риелторов, как ее понимал сиятельный, состояла в замене непотребной комьюнити нечистой плоти на чистую, в увеличении ее удельного веса, а также в уплотнении стратегического ресурса органики на один квадратный метр жилой и нежилой площади Первопрестольной. И московское строительство полезло вверх, под самые небеса. Граф рулил инвестиционными проектами и риелторскими конторами. Удалял непотребную плоть из центра Москвы, из старых особняков, расчищал и воздвигал. Каждый московский проект непременно и в первую очередь поступал к нему на визирование.