Радость жизни - Эмиль Золя

— Ну что, Пруан?

— Да вот, сударь, дом Кюша снесло, оглянуться не успели… Если этак пойдет и дальше, то на очереди дом Гоненов… Мы все там были, — Турмаль, Утлар, я и еще другие, — но что поделаешь с проклятым морем? Так уж суждено, чтобы оно каждый год отхватывало у нас клок земли.

Наступило молчание. Четыре свечи горели ярким пламенем, слышался шум моря, проклятого моря, которое билось об утесы. В этот час прилив достигал высшей силы, набегавшие валы сотрясали дом. Их равномерные глухие удары казались залпами гигантских орудий, а грохот камней, сбрасываемых прибоем со скал, напоминал непрерывный треск перестрелки. В яростный шум врывался жалобный вой ветра, а ливень порой бушевал еще сильнее, будто осыпал стены свинцовым градом.

— Настоящее светопреставление! — прошептала г-жа Шанто. — Куда же девались Кюши?

— Надо будет кому-нибудь их приютить… — отвечал Пруан. — Пока что они у Гоненов… Если бы вы их только видели! Трехлетний малец вымок до нитки, мать осталась в одной юбчонке, как есть в натуральном виде, с позволения сказать, а отцу, который непременно хотел спасти их скарб, балкой чуть не раскроило череп.

Полина встала из-за стола. Снова подойдя к окну, она слушала разговор серьезно, как взрослая. Лицо ее выражало доброту и горячую, болезненную жалость, детские, пухлые губы дрожали.

— О, тетя! — проговорила она. — Бедные люди!

И взор ее стремился проникнуть в эту черную бездну, где мрак сгустился еще более. Люди чувствовали, что море прорвалось до самого шоссе, оно близко — бурное, разъяренное, но его по-прежнему не было видно; казалось, и поселок и прибрежные скалы — все залито черной волной. Девочка испытывала горькое разочарование: море, казавшееся ей таким прекрасным, яростно бросается на людей!

— Я пойду с вами, Пруан! — воскликнул Лазар. — Почем знать, может быть, и я пригожусь.

— О да, да, кузен! — проговорила Полина. Глаза ее засверкали.

Но Пруан только покачал головой.

— Не стоит утруждать себя, сударь. Вы все равно поможете не больше, чем наши товарищи. Мы-то все там, на месте, и должны, сложа руки, смотреть, как гибнет наше добро. Море будет разорять нас, сколько ему заблагорассудится. А когда оно натешится вволю и перестанет, мы еще ему спасибо скажем… Я хотел только предупредить господина мэра.

Тут Шанто рассердился; его раздражало это драматическое происшествие, оно испортит ему сегодняшнюю ночь, да и завтра доставит немало хлопот.

— Ну можно ли представить себе деревушку, более нелепо расположенную! — воскликнул он. — Вы забрались чуть ли не в самую воду, право! Что же тут удивительного, если море поглощает у вас один дом за другим… Зачем вы сидите в этой дыре? Надо переселяться.

— Куда же? — спросил Пруан, с изумлением слушая его. — Где жили, там и останемся, сударь… Надо же где-нибудь жить.

— И то правда, — подтвердила г-жа Шанто. — Здесь ли, еще где — все равно, от горя не уйдешь… Ну, мы идем спать. Спокойной ночи… Утро вечера мудренее.

Пруан, поклонившись, ушел. Слышно было, как Вероника заперла за ним дверь. Все взяли по подсвечнику, еще раз погладив Матье и Минуш, которые спали вместе на кухне. Лазар забрал свои ноты, а г-жа Шанто несла под мышкой бумаги, вложешные в переплет старой приходо-расходной книги. Она захватила также отчет Давуана, забытый мужем на столе. Сердце у нее разрывалось, когда она смотрела на эту бумажку; надо ее убрать, пусть хоть не попадается на глаза!

— Мы идем спать, Вероника! — крикнула она. — Надеюсь, ты в такую погоду никуда не пойдешь?

В ответ послышалось только ворчание из кухни, и г-жа Шанто продолжала, понизив голос:

— Что с ней такое? Не грудного же ребенка я привезла, заботы ей немного прибавится.

— Оставь ее в покое, — сказал Шанто. — Знаешь ведь, у нее свои причуды… Ну вот, нас стало четверо! Спокойной ночи!

Шанто спал в нижнем этаже на другом конце коридора. Прежнюю гостиную переделали в спальню. Когда у Шанто обострялась подагра, отсюда удобно было подкатывать его в кресле к столу или вывозить на террасу. Шанто отворил дверь в спальню и на миг остановился. Ноги у него отяжелели; глухая боль свидетельствовала, что близится приступ, о чем накануне давали знать и распухшие суставы. Зачем только ел он гусиный паштет! Сейчас сознание своей вины приводило его в отчаяние.

— Спокойной ночи, — усталым голосом повторил он. — Вы все можете спать… каждую ночь… Спокойной ночи, крошка! Выспись как следует, — в твои годы полагается хорошо спать.

— Спокойной ночи, дядя! — ответила Полина, обнимая его.

Дверь закрылась. Г-жа Шанто пропустила Полину вперед. Лазар следовал за ними.

— Уж я-то сегодня, наверное, буду спать, как убитая! — проговорила г-жа Шанто. — Этот грохот убаюкивает, он меня ничуть не раздражает. В Париже мне даже недоставало этакого легкого подрагивания кровати.

Все трое взошли на второй этаж. Полина высоко поднимала подсвечник; ей нравилось, что они идут по лестнице гуськом, держа свечу в руке, а на стенах пляшут тени. На площадке девочка остановилась в нерешительности, не зная, куда идти. Тетка тихонько подтолкнула ее.

— Прямо… Вот комната для гостей, напротив — моя спальня… Войди ко мне на минутку, я кое-что тебе покажу.

Это была комната, обитая желтым кретоном в зеленых разводах, очень просто меблированная: кровать, шкаф, бюро красного дерева. Посреди комнаты стоял круглый столик, под ним — красный шерстяной коврик. Г-жа Шанто со свечой в руках осмотрела все уголки спальни, затем открыла бюро.

— Посмотри! — сказала она.

Выдвинув со вздохом один из маленьких ящичков, она положила туда злополучный отчет Давуана. Затем она освободила другой ящичек, вынула его и вытряхнула сухие крошки, собираясь запереть в него бумаги при девочке, которая глядела на тетку во все глаза.

— Вот видишь, Полина, — проговорила она, — я кладу их сюда, здесь они будут лежать совсем отдельно. Хочешь сама их положить?

Полине вдруг почему-то сделалось стыдно. Она покраснела.

— О, тетя, право, не стоит!

Но г-жа Шанто насильно вложила ей в руки старую папку, и Полине пришлось убрать ее в ящик. Лазар, стоя, освещал свечой бюро.

— Так, — продолжала г-жа Шанто. — Теперь ты все знаешь и можешь быть спокойна, мы скорее умрем с голоду, чем тронем твое добро… Помни: первый ящик налево. Здесь они будут лежать до тех пор, пока ты не вырастешь и сама не сможешь взять бумаги. М-инуш их тут не съест, правда?

При мысли о том, как Минуш отпирает бюро и пожирает бумаги, девочка громко рассмеялась. От недавнего смущения не осталось и следа; она уже шалила с Лазаром, который, чтобы ее позабавить, изображал кошку, мяукал и делал вид, будто хочет взломать ящик. Он тоже хохотал от души. Но мать торжественно опустила крышку бюро и твердой рукой дважды повернула ключ.