Параноики вопля Мертвого моря - Гилад Элбом

— А ты когда-нибудь занимался сексом с мужчиной?

— Нет, — отвечает Иммануэль Себастьян.

— Никогда?

— Я бы не стал употреблять слово никогда.

— Ну и?

— Ну и… Я подцепил девчонок, которые потом оказались — ну понимаешь, — парнями.

— И что ты сделал, когда узнал об этом?

— Ничего.

— Почему?

— Потому что наши отношения уже были на том уровне, когда это не имеет значения.

— И что это значит?

— Было уже слишком поздно.

— Слишком поздно для чего?

— Я уже влюбился в неё.

— Но это уже была не она. Это был он.

— И что?

— Так значит ты занимался сексом с мужчиной.

— Да, но я не знал, что это мужчина.

— А когда все случилось, тебе было все равно?

— Да, потому что так и бывает. Знакомишься с симпатичной девушкой, проводишь с ней время, спишь с ней, а потом ни с того ни с сего она тебе признается, что она или вегетарианка, или коммунистка, или еврейка, или мужчина. Но тебе уже не важно. Потому что ты уже в неё влюблен. Ну как я сказал.

— Но разве тебя не беспокоит, что она не женщина?

— Послушай, — говорит Иммануэль Себастьян. — Она милая, она умная, она красивая. Ну, у неё мужские гениталии. Нет в мире совершенства.

Девять вечера. Мне остался час. Я встаю с диванчика и иду на пост сиделки. В течение примерно двадцати минут я пишу отчет. Я заканчиваю и возвращаюсь в игровую комнату. Все уже разошлись — по всей видимости, пошли спать, и только Амос Ашкенази сидит перед телевизором и смотрит старый фильм Роджера Кормэна. Я сажусь рядом. Винсент Прайс живет со своей юной дочерью в доме, похожем на средневековый особняк. Он встает среди ночи, чтобы сразиться со злым волшебником, который вызвал его на дуэль. Глядя на его сборы, обеспокоенная дочь спрашивает: а не к злому ли волшебнику он идет на битву? «Да, дорогая, — отвечает Винсент Прайс. — Как раз в его замок я и направляюсь».

Я молчу.

В любом случае, если доктор Химмельблау и спросит, мы скажем ей, что как раз Ибрахим Ибрахим и съел яблоко.

Ладно, хватит про Ибрахим Ибрахима. Моя смена закончилась. И как только я собираюсь уходить, звонит Кармель. Она тоже в больнице. В больнице у своего мужа.

— Его снова переводят в интенсивную терапию. Я должна побыть здесь.

— Я поехал домой.

— Только спать пока не ложись. Если будет ясно, что он не доживет до утра, я заеду по дороге домой.

Моя смена начнется через двадцать минут. Я оставляю вторую сторону пластинки «Symphonies of Sickness» доигрывать на моей старой верной вертушке «Luxman». Мне нравится сама мысль о том, что толстый стальной диск будет прилежно вращаться в моей квартире после того, как я уйду (звукосниматель в конце поднимется автоматически). Я сажусь в свою поцарапанную «Джасти» и еду в больницу. Я опаздываю и еду быстрее обычного, но через пять минут я застреваю — впереди меня большой жёлтый трактор (он, наверное, едет в ближайший кибуц), и я вынужден ехать жутко медленно. Я злюсь, у меня терпение на исходе, я кляну все, что могло бы быть виновным в том, что это ржавое чудовище появилось на дороге в самый неподходящий момент. Я пытаюсь обогнать его, раз или два сигналю, но дорога здесь слишком узкая. Мне ничего не остается, кроме как смириться в конце концов с тем, что я еду почти на скорости пешехода. Я решаю употребить время на то, чтобы внимательно смотреть на мелкие детали пейзажа, на которые просто не обращаешь внимания, когда едешь с нормальной скоростью.

Сегодня — самый обычный зимний день, мутный и унылый. Голые скалы, в которых вырублена дорога, и небо — одного цвета. Сосны на вершинах холмов мрачно-зеленые. Здесь и там через дорогу перебегают всякие звери: шакалы и газели с северных Иудейских гор, дорогу переползают большие змеи, изредка попадаются лисы и дикобразы. Они выбираются из своих убежищ в такие холодные дни, как сегодня. И еще я вижу большую хищную птицу, которая парит над дорогой, по-хозяйски обозревая её. Наверное, это сокол.

Иногда мне кажется, что я могу увидеть и нашего клиента, если он решит сбежать, только вот не думаю, что кто-то из них на такое решится. Они цепенеют от ужаса при одной мысли о том, что им придется все делать самим за пределами больницы. А если кто-то и удерет, то уж точно не в лес. Как правило, они убегают в центр города и стреляют там сигареты, а потом на автобусе возвращаются в больницу.

Пытаюсь увидеть следы вчерашней аварии, хоть какие-то, — осколки, следы от шин, кровь на обочине, но все уже убрано полицией и смыто дождем.

Подъезжаем к кибуцу. Тут есть маленький открытый зоопарк под названием «Импринтед Кричерс». Я там был однажды, когда работал в журнале «Кэпитол» (один из двух иерусалимских еженедельных журналов). Я писал про хэви-метал, а кроме того, я был редактором детской странички. Когда несколько лет назад открыли этот зоопарк, я поехал сюда посмотреть, стоит об этом писать или нет. Мне понравилось. Открытый зоопарк означает, что тут можно гладить всех его обитателей, даже лисят и оленят. Единственным зверем, которого нельзя было трогать, была Юдифь, старая самка бабуина, уволенная из Вайцмановского Научно-исследовательского института. Там она сидела перед компьютером и нажимала на кнопку в ответ на визуальные стимулы на экране. Обезьяну научили нажимать на кнопку, если на мониторе появится пара букв из определенного набора, и не нажимать, если это будет пара из другого набора. Все буквы — согласные английского алфавита. Буквы, на которые Юдифь должна была реагировать, были словообразующими при наличии между ними гласной: CR, DG, РТ. Буквы, на которые отклик был не нужен, даже при наличии гласной между ними слово образовать не могли: XD, MQ, ZH и так далее.

Когда Юдифь ушла на пенсию, её отправили в «Импринтед Кричерс». Она доживает свой век в маленькой клетке и играет с детьми через прутья решетки. Это место напоминает лишенное религиозного подтекста жалкое подобие официального Иерусалимского Библейского Зоопарка, где проживают все твари, упомянутые в Библии. Только здесь ещё и бюджет урезан. Библейский же Зоопарк большой и красивый, и его щедро финансируют. Но в Ветхом Завете ничего не говорится про обезьян с компьютерной грамотностью — и вот Юдифь отправили в кибуц. В её клетке стоит компьютер с двумя мониторами. На воле, прямо напротив Юдифь, садится ребенок и делает именно то, чему учили обезьяну: нажать на кнопку, если гласная буква превратит набор букв в слово, и не нажимать, если нет. Побеждает тот, кто нажмет на кнопку первым. Первой всегда была Юдифь.

— Поезжай-ка в кибуц, — сказал я тогда одному репортеру — и поиграй с Юдифь. Мне от тебя надо четыреста слов.

И он вернулся со своими четырьмя сотнями слов, а я сказал ему, что у меня есть прямо-таки первоклассный заголовок для статьи: «Компьютерная игра человека и обезьяны: человек проигрывает».