Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает - Яков Кедми

Тем временем продолжалась бюрократическая канитель: апелляции, отказы и снова апелляции. Было очевидно, что этот порочный круг нельзя разорвать без радикальных шагов с моей стороны. Я начал подумывать об отказе от советского гражданства. Этот вариант представлялся мне наиболее эффективным – как с принципиальной точки зрения, так и с точки зрения общественного резонанса. С одной стороны, в этом нет нарушения закона, с другой стороны – это очень мощный общественный протест, беспрецедентный для Советского Союза. Осталось выбрать подходящий момент.

На Ближнем Востоке обстановка накалялась и дело шло к войне, а в Москве тем временем проходила международная выставка продуктов питания. Каждый день я приходил в израильский павильон. Когда я пришел туда на официальный прием, устроенный израильской делегацией, то услышал, что Гамаль Абдель Насер, президент Египта, перекрыл Тиранский пролив. Инстинктивно я понял, что блокирование пролива означает объявление войны. Я спросил Герцля Амикама, правда ли это, и он сказал, что так и есть. Тогда я спросил, значит ли это, что будет война, он ответил: надеюсь, что нет, но, скорее всего, войны не избежать. До этого он рассказывал мне об армии и военной силе Израиля, поэтому я не опасался, что арабские страны могут победить. Я верил в Израиль, и эта вера наполняла меня преувеличенной уверенностью в военной мощи еврейского государства. Кстати, на том приеме был министр труда Игаль Алон, который находился в СССР с визитом.

Через несколько дней началась война. Таким образом, моя личная борьба оказалась связанной с международными событиями: война обострила отношения между СССР и Израилем. 11 июня 1967 года, когда израильская армия захватила Голанские высоты, СССР объявил о разрыве дипломатических отношений с Израилем. В тот же день я сказал себе: раз Советский Союз разрывает отношения с Израилем, я разрываю отношения с Советским Союзом. Я поехал в приемную Верховного Совета. Согласно Конституции, только Верховный Совет мог лишить советских людей гражданства. В приемной сидели люди, которые писали и подавали заявления. Большинство обращений содержали просьбы об амнистии для заключенных родственников. Я сел в стороне и полтора часа составлял письмо, в котором сообщал о своем желании отказаться от советского гражданства. Я написал заявление и сделал копию. Письмо вложил в конверт и передал его служащей. Копию вложил в другой конверт и отправился в израильское посольство.

Возле посольства проходила демонстрация с участием арабских студентов и советских граждан. Там было много милиционеров, некоторых из них я уже знал в лицо. Когда я попросил пропустить меня, они ответили, что приема нет, дипломатические отношения разорваны, посольство закрыто, израильтяне уезжают. Я спросил, кто будет представлять Израиль в дальнейшем. Милиционеры не смогли мне ответить. Я решил отправиться в американское посольство, чтобы передать письмо об отказе от советского гражданства в Комиссию ООН по правам человека. Моей целью было сообщить на Запад о своем существовании на случай, если со мной что-либо случится. Я рассчитывал, что, может быть, ООН решит вмешаться. Люди, живущие в изоляции от внешнего мира, часто бывают наивными. Оставалась одна проблема: проникнуть на территорию посольства США. Я знал, что там охрана намного более жесткая, и все-таки решил воспользоваться схемой, которая себя оправдала в случае с посольством Израиля: предварительный осмотр местности с противоположной стороны улицы.

Тротуар напротив американского посольства был широким – почти двадцать метров. Мне удалось понять, каков порядок входа в посольство. В здании посольства было две подворотни, через которые машины въезжали в посольство, отделенные от тротуара клумбой. Расстояние между тротуаром, по которому шли прохожие, и подворотнями здания посольства составляло примерно десять метров. Дорога, ведущая к подворотням, равнялась ширине автомобиля плюс метр. Соответственно, расстояние, которое проходил милиционер от одного края подворотни до другого, было короче и равнялось примерно трети расстояния, которое мне нужно было пробежать. Для того чтобы проникнуть в посольство, мне нужно было быстро рвануть с места, а милиционеру достаточно было повернуться и сделать три-четыре шага, чтобы схватить меня. И все же я решил рискнуть.

Я пошел по тротуару, рассчитывая дойти до конца дороги, ведущей в подворотню, когда милиционер будет на другой стороне подворотни, еще спиной ко мне. В школе мне нравилось заниматься легкой атлетикой, в том числе бегом на короткие дистанции, и я умел хорошо стартовать с места. Я рванул вперед и уже на бегу увидел, как милиционер повернулся и ринулся ко мне. Мне удалось проскочить на территорию посольства. Милиционер выругался и сказал: «Выходи немедленно, а то я выволоку тебя». Я взглянул на него, улыбнулся и сказал тихим голосом, что я знаю – он идиот, но не до такой степени, чтобы не знать, что он не имеет права заходить на территорию посольства. Конечно, это было ребячество. Вероятно, подсознательно я пытался побороть свой страх грубостью и наглостью своих слов. Милиционер пообещал рассчитаться со мной, когда я выйду из посольства. Я зашел в здание, но не знал, куда мне идти. Заметив человека, похожего на иностранца, я спросил его по-английски, где находится консульский отдел. Он посмотрел на меня с удивлением и показал, куда идти. Я вошел в консульский отдел и попросил, чтобы меня принял консул. В то время правила безопасности в посольстве и процедуры общения с дипломатическими работниками были совсем не такими, как сейчас. Я вошел к консулу и вкратце рассказал ему о своем прошении выехать в Израиль и о подаче заявления об отказе от советского гражданства. Я попросил его передать Генеральному секретарю ООН и Комиссии по правам человека мое обращение. Консул был очень удивлен, но взял письмо и обещал передать его в ООН. Он пожелал мне успеха, после чего я покинул посольство.

Когда я вышел на улицу, меня уже поджидала целая группа милиционеров. Среди них был и тот, который обещал свести со мной счеты. Он сказал, что скоро с огромным удовольствием переломает мне все кости. Милиционер был почти в два раза больше меня, но у меня было еще больше наглости, и я равнодушно ответил, что еще неизвестно, кто кому кости переломает. Я был спокоен после того, как выполнил задуманное, и к тому же мне не хотелось показывать свой страх. Меня затолкали в комнатку в боковом флигеле возле посольства. Разговаривали со мной грубо. Я отвечал вежливо и тихо. Милиционеры допрашивали меня наперебой: «Что ты делал в посольстве? Зачем ты туда проник? Теперь сядешь за решетку. Мы тебя засудим за хулиганство». Я сказал им, что всего лишь хотел выяснить, кто представляет Израиль после разрыва дипломатических отношений, и наговорил им еще кучу всякой ерунды. Естественно, они мне не поверили, раздели меня донага и обыскали. Они искали записки или какие-либо другие материалы. Не найдя ничего, сказали: «Ладно, сиди тут, скоро мы отведем тебя в суд, получишь тридцать суток». В самом деле, в Кодексе была такая статья: за нарушение общественного порядка можно было посадить на срок до тридцати суток. Я ответил им, что пусть делают что хотят, попросил газету и уселся в сторонке. Перестав обращать на них внимание, я погрузился в чтение. Через несколько часов ко мне подошли, вернули паспорт и сказали, чтобы я шел домой. Они мне сделали так называемое последнее предупреждение: еще раз повторится что-нибудь подобное, и меня точно кинут за решетку или выселят из Москвы. По закону власти имели право выслать за нарушения общественного порядка из Москвы на год-два и запретить приближаться к городу на сто километров. Эту меру обычно применяли ко всяким антисоциальным элементам, к диссидентам или к тем, кто был просто не угоден властям.