Имитация страсти - Евгения Михайлова

Наступила пауза, и мне пришлось быстро убираться оттуда.

Вы скажете: если бы я все это подарила следствию, украсила пуговицей со штанов хозяина, пришитой мною собственноручно, его бы повязали в момент, и их вместе с женой-соучастницей, подельниками навеки изолировали бы от детей. Ему бы дали столько лет за решеткой, сколько не живут, учитывая предыдущие подвиги и масштабы сумм. А меня бы даже подержали месяцы, если не годы под защитой свидетеля. И я бы тысячи раз все это должна была бы повторять перед судьей и присяжными.

А я вам скажу, что было бы еще, кроме неочевидного торжества справедливости. Меня бы тоже не допустили к этим детям на пушечный выстрел. Я – никто, мигрантка, прислуга, без денег, кола и двора. Не знаю, что было бы с детьми: конечно, американские приюты – это не российский детский дом, скорее застенок, но никогда не знаешь, кто и с какой целью может встретиться на пути детей, за которыми маячат большие деньги. Скорее всего, за ними придет кто-то из банды, станет опекуном.

Что касается суда и присяжных, то я свято верю в американский закон, но люди – это просто люди. И был исторический прецедент, когда присяжные американского суда за сорок минут оправдали безжалостного, откровенного, кровавого убийцу-садиста без всякого подкупа. Их всего лишь правильно обработали, вызвали в них жалость и даже восхищение любимым спортсменом. Тысячи прямых улик и свидетельств были бессильны перед тупой уверенностью: кумир – всегда святой.

А для меня при любом раскладе всегда найдутся колеса, пуля или случайный нож. Никто и не заметит. С моей информацией можно выжить лишь в кромешной темноте.

Короче, адвокат отслеживал ход следствия, его интерес к каким-то финансовым операциям Александра. После визита Кости Пономарева и его сообщения о возможной слежке со стороны давнего врага и разоблачителя, его контакта со следствием приняли решения, что все нужно прятать еще глубже, дела в Америке сворачивать. Они открыли трастовый фонд на огромную сумму – десятки миллиардов на сыновей Груздева, распорядителем до их совершеннолетия остается отец, в случае его недееспособности, ареста, смерти управлять фондом будет Пономарев. Недвижимость, включая особняк в Санта-Фе, перевели на Василису, посадив над нею управляющего с особыми правами, того же Пономарева. Он и останется присматривать за всем, когда скромная чета Груздевых отправится в Москву, чтобы заняться маленьким бизнесом. Александр получил гарантии, что все его дела в России закрыты, списаны в архив и там случайно были уничтожены. А его пригласил в партнеры владелец какой-то захудалой, обанкротившейся пекарни. Судя по разговорам, тот еще чокнутый дегенерат.

Вот в такой опасный путь отправлялись Коля и Петя, мои маленькие, несчастные, золотые во всех отношениях воспитанники, которым без меня никто ни книжки, ни игрушки не купит. Кого никто не утешит, не приласкает. Сердце мое рвалось в клочья.

Василиса целыми днями металась по дому, открывала свои бесчисленные шкафы, шкатулки, сейфы с драгоценностями. Все выкладывала, рассматривала, примеряла, хватала меня за подол:

– Ксю, давай решим, что мне с собой брать.

И я сто раз на дню металлическим голосом говорила как можно громче, чтобы до кого-то дошло в отсутствие ума:

– Ничего. Пономарев все тебе посторожит. Надо влезть в самые дешевые джинсы, взять какие-то майки, свитера на смену, немного белья. И теплые куртки – не шубы из соболя и норки. Ты поняла? За вами – шлейф неприятных дел. В России тюрьмы гораздо хуже, чем здесь. Будь скромнее на всякий случай. Нет, из теплого лучше тебе ничего не брать. Смотрю сейчас: самая простая твоя куртка – минимум год работы скромного россиянина. Купишь там на вещевом рынке. Все в этом ходят. Вполне прилично: Китай, Вьетнам, Белоруссия. За гроши. Я тебе напишу адреса.

– Что ты говоришь, Ксения? – она смотрела на меня глазами, которые разрушили выбранный хирургом «восточный рисунок» и стали огромными, полными страха и ужаса. Вот где лучший рецепт по увеличению глаз. Без ножа. – Как я могу?!!!

Как она может… Если бы ей сказали, что надо бросить детей, отдать в приют – здесь или там, – такого потрясения не было бы. В этом я уверена. А как ей будет там, где все уже с ней было, я могла бы ей очень доступно рассказать.

Как жить на съемной квартире и пить пустой чай из одного пакетика на неделю. Не только потому, что надо довести себя до истощения и пролезть на самом последнем кастинге в модели, но и потому, что нет денег. А из квартиры в любой момент выпрут из-за долга. Как выкладывать свои полуобнаженные фотки на сайтах проституток, заработать у одного вонючего клиента тысячу, а на другую ночь придет тот, который изобьет, изнасилует и отберет все, что есть, до копейки. Как терпеть унижения и оскорбления на подиуме, куда взяли из милости и потому, что спишь по первому свистку с менеджером. Как продаваться в Таиланде всякому отребью в рамках «секс-тренингов». Как…

Все это и многое другое я почерпнула из обрывочных воспоминаний той же Василисы, которая горюет сейчас над бриллиантами и мехами. Когда ей хирург лепил бюст, зад и новые губы, он сначала заблокировал напрочь память. Уже не знаю, в каком она у нее была месте.

– Нормально, – ответила я. – Ты приедешь в качестве замужней дамы скромного представителя малого бизнеса. Матери двоих детей. Думаю, вас уже ждет простая, приличная квартира. А в уме ты будешь держать мысль о том, что у твоего мужа заныканы миллиарды долларов, на тебя записано большое богатство, даже для детей создан фонд. Ты только усвой одно: это можно держать в уме, но ни в коем случае не на языке. Болтливость в твоей ситуации смертельно опасна. Даже с мужем, извини за бестактность. Я только в рамках заботы о ваших жизнях. Чисто интуиция.

Я оставляла растерянную, потерянную Василису, заблудившуюся среди тряпок и побрякушек, и шла к мальчикам. Отвлекать их, развлекать посреди хаоса. И терпеть страшную муку: их вопросительные, тревожные взгляды. Они очень хорошо держались, как крошечные, стойкие мужчины. Коля всего один раз спросил:

– Ксюша, ты поедешь с нами в Москву?

– Нет, – твердо ответила я, чтобы не оставлять иллюзий. И тут же смялась, заблеяла жалко. – Но я приеду. Не сейчас, а когда смогу. Вы там устроитесь… Посмотрите Красную площадь. Все будет хорошо…

Петя вдруг взял меня за руку и произнес:

– Не плачь, Ксюша.

Вот после этого я по-настоящему разрыдалась, уже в своей комнате, заткнув рот полотенцем.

В ближайшую пятницу поехала домой, к Степану. Сказала ему, что только переночую и сразу обратно. Хозяева уезжают в Москву, мне нужно собирать вещи детей. Степан внимательно посмотрел на меня и ничего не стал уточнять. Он очень неглупый человек, всегда чувствовал опасную тему, у которой могло быть тяжелое, неприятное для нас обоих развитие. А я возвращалась и возвращалась к этой теме: Москва.

Поздно ночью, когда мы лежали в спальне и подушки наши тесно соприкасались, в отличие от нас самих, я произнесла:

– Степа, мы здесь уже три года. Ты мог бы взять отпуск. Надо, наконец, узнать, что с нашей квартирой, проверить, наша ли она еще, на месте ли дом. Какая ни есть недвижимость, но в Москве она, кажется, самая дорогая в мире. И съездили бы с попутчиками, я бы в дороге за детьми присмотрела. Знаешь, проблемы акклиматизации у малышей, все такое. Василиса сама не в форме.