Дом Нового Полудня - Роман Сергеевич Колесов

бы услышать. Уэйн, будучи представителем Дома, молчал, со скучающим выражением лица делая какие-то записи на бумаге, вероятнее всего, не относящимся к процессу.

Тяжелее всех было Куртину, поскольку он стоял на перепутье. Дни подготовки не помогли, и ключевой вопрос до сих пор давил на него. В кейсе лежала стопка бумаг, предоставленная Алом – последнее, что он сделал. Пускай кузен и сделал это лишь ради собственной выгоды, но промолчать – предать его память. Сможет ли Куртин смотреть в глаза своей тётушке? Обманутым сектантам? Наконец, Рихтеру.

В глазах старого адвоката до сих пор тлела надежда, что делало его ещё более живым. Он играл свою роль не как бездушная кукла, а в надежде, что приготовит мир к ужасным открытиям.

Но совесть и благо для других это одно, но как же сам Куртин? Что будет с его надеждами и мечтами? Может ли благосостояние одного человека стоить тысяч сломанных судеб и десятков жизней?

Время подошло к концу, когда судья сказал слова, отозвавшиеся в голове подобно звону колокола:

– Вам есть что добавить, мистер Куртин?

Молодой адвокат тяжело вздохнул. Страх оставил его, а решение твёрдо упрочнилось в голове как единственное и не имеющее альтернатив. Он встал, и произнёс те слова, что стали для него судьбоносными.

***

Рихтер замолчал. На его лице начинал проявляться весь груз событий того рокового дня. Растерявшись на секунду, он потерял ход мыслей, и сказал то, что потрясло невозмутимых биографов:

– Куртин умер через год.

Один из интервьюеров решился на очевидный вопрос, выдав своим голосом сочувствие:

– Как это произошло?

Внезапной оказалась улыбка, исказившее лицо старика. Он ответил со смешливой интонацией, за которой читалась боль и абсолютное непонимание, подчёркиваемое медленностью произнесения, словно ему приходилось прилагать усилие для каждого слога.

– Он утонул в бассейне своего особняка, потеряв сознания от наркотиков. – Его голос стал тише, но не лишился былой твёрдости. – Он отказался выступать, и весь процесс защищал Дом. За что был щедро награждён.

Рихтер осел, едва сдерживая желания ухватиться руками за голову. В его глазах блеснула скупая слеза, а титаническая невозмутимость начала трещать.

– Эндрю кончил как гедонист, не стыдящийся своих действий. Продав свою совесть и предав всех, кого только можно, он понял, насколько это просто. Смею ли я винить его за это? Нет. Не понимаю ли я его поступка? Понимаю. Возможно, он превзошёл нас с Уэйном. Подумайте сами: в мире, где превозносят богатство, закономерно возникновение таких, как мы. Выходит, что Куртин превосходит меня, да и вас, верно?

Трещины его твёрдости скрепились злобой, отдававшейся в его словах:

– Нет. Я, как и покойный Эндрю, порождены одним явлением. В масштабах всего общества, в котором мы со всеми своими деньгами есть лишь ничтожные осколки, между нами нет различий! И знаете, наиболее горько для меня осознавать, что даже моя смерть ничего не изменит.

Он сцепил зубы, одномоментно испытав целый спектр негативных эмоций.

– Дело Дома Нового Полудня навсегда останется в моей памяти потому, что именно тогда, лишившись надежды на что-то справедливое, во мне умер человек. Я не желал ничего менять, не желал ничего созидать. Меня считают великим, но умру я так же, как и жил – как мешок дерьма. А почему? – Рихтера вновь исказила улыбающаяся гримаса, полная презрения. – Потому что я даже не пытался изменить то, что способен слепо ненавидеть.

На этих словах, адвокат остановился, уставившись в полотно, висевшее на стене напротив. В этом не было ничего символического – его взгляд просто зацепился за что-то выделяющееся, пока разум погрузился в размышления. Интервьюеры беззвучно отключили камеру и тактично покинули кабинет, оставив старика наедине с самим собой, даже не пытаясь угадать, о чём были его мысли.

А Рихтер лишь вспоминал свой окончательный перелом. Вспоминал то время, когда даже ненависть превратилась в фальшивое для него чувство, и не осталось больше ничего. А самым страшным злом оказалась не тоталитарная секта, не одержимый вождь, а ничтожный и тщеславный человек, обманувший всех – и самого себя.