Контролер - Александр Шувалов

— А, тебе не кажется, паренек, что ты слишком много думаешь?

— Думать надо как можно чаще, — выдал я одну из бесчисленных поговорок друга Сергея Волкова, бывшего опера ГРУ, Сани Котова, — тогда это войдет в привычку.

— Скажи мне, сынок, — тут он попытался схватить меня за рукав, но я увернулся, — ты давно не получал по мордашке?

— Терпеть не могу махать кулаками, — сознался я, честно глядя в глаза товарищу полковнику, — но никогда не отказываюсь, если предложат.

На этой высокой ноте мы и расстались.

К следующей нашей встрече я, наконец, надумал.

— Что это? — недоумевающее спросил Островский, глядя на план.

— Французский ресторан «Мишель». Наш клиент регулярно здесь ужинает через день на второй — никогда бы не подумал, что русско-китайский метис так любит французскую кухню.

— И народу там, небось, как в родном метро поутру.

— Не сказал бы, — я успел пару раз побывать в том самом ресторане и как следует осмотреться. Видел, кстати, нашего красавца, ужинавшего в компании жгучей брюнетки а-ля Кармен (охрана ждала его в машинах у входа), и даже послушал, как эти голубки воркуют. Голос Режиссера с тех пор врезался мне в память, вот почему я и вспомнил его четыре года спустя. Человеческий голос, как и отпечатки пальцев, строго индивидуален, изменить его никакими операциями невозможно.

— Вы собираетесь войти следом за ним?

— Нет, будем ожидать его в ресторане.

— Все равно, мой план проще и эффективнее.

— Не спорю, но действовать будем по-моему.

Островский связался с Центром, Москва подумала и выдала соломоново решение: операцией по-прежнему руководит товарищ полковник, а место, время и порядок действий определяет командир подразделения, то есть я.

После этого он как-то очень быстро успокоился. Вдвоем мы быстро довели дело до ума. Товарищ полковник въедливо вникал во все детали и даже подбросил по ходу дела пару остроумных идеек, которые я с благодарностью принял. В итоге мы помирились, и он даже соизволил признать некоторые положительные стороны моего плана.

— Однако же, удобно этот кабак расположен, — Островский ткнул ручкой в крупномасштабную карту, — сколько до шоссе, полкилометра?

— Шестьсот пятьдесят метров.

— Плюс три дороги: к морю, национальному заповеднику и перевалу. Уходить будете вот по этой, угадал?

— Верно, — ответил я. У меня было несколько другое мнение касательно маршрута отхода, но такие интимные подробности я всегда предпочитал держать при себе, — угадали.

— Хрен успеют перекрыть. Молодец!

— Рад стараться, — гаркнул я, и мы оба расхохотались.

За полтора часа до прибытия клиента мы начали просачиваться в ресторан поодиночке и мелкими группами. Заняли позиции вокруг его излюбленного места, отгороженного от общего зала ширмочкой столика в углу. Сделали заказы, обозначили гастрономический энтузиазм и принялись ждать. Нас было шестеро, двое оставались снаружи, Островский со своими людьми ждал в условленном месте.

Минут за двадцать до приезда Режиссера я подал сигнал тревоги, как-то уж больно активно замельтешили вокруг моего столика сразу двое незнакомых мне официантов, крепких молодых мужика. И потом, очень не понравились короткие, время от времени бросаемые в мою сторону взгляды дамочкой из несколько натужно веселящейся компании за столиком напротив. Смотрела, как будто брала на прицел. Мы схватились за пушки, и это нас спасло, к сожалению, не всех.

Как я понял, люди в ресторане собирались поступить с нами точно так же, как мы с тем Чжао: захватить, а в крайнем случае — уничтожить. Не успела мадам вскинуть ствол, как я всадил в нее две пули и перевел огонь на официантов. Сразу после этого к веселью присоединились остальные, и пальба в кабаке поднялась очень даже нешуточная.

И все-таки они нас не взяли. Мы положили всех их и ушли, забрав с собой убитых, Саню Коновалова, Петра Клименко и моего тезку, Игоря Павловского. Раненый в грудь Женя Сироткин вышел наружу сам и вырубился уже возле машины. У нас вообще не принято бросать убитых и раненых.

Домой мы добирались поодиночке. Я прилетел в Москву последним, потому что сначала возился с Женей, а потом, в нарушение всех инструкций, тупо вернулся обратно, чтобы закрыть вопрос с Режиссером самостоятельно. Напрасно вернулся, ждать он, естественно, не стал.

Зато меня с нетерпением ожидали в родной конторе. Бодро закрутилось служебное расследование, на горизонте замаячил трибунал. Из лучшего командира в управлении спецподразделения я быстренько превратился в самонадеянного упертого самодура, тупого непрофессионала, слона в посудной лавке. Рапорта Островского и, что самое обидное, моего собственного зама и приятеля, Кирилла Крикунова, документально это подтвердили. Я и не пытался оправдаться, потому что знал, что виновен, какие, к черту, могут быть оправдания у потерявшего троих бойцов командира. До конца разбирательства меня отправили на загородную базу, где я и провел две недели в отведенной мне комнате, лежа в койке и бессмысленно таращась в потолок.

До трибунала дело не дошло, в нашей организации не принято выносить сор из избы. Меня вернули в Москву, но дальше прихожей в родной конторе не пустили. Какой-то двадцать седьмой помощник начальника Главка в чине полковника сообщил мне через губу, что я уволен в запас согласно собственноручно написанному три месяца назад рапорту и даже удостоен смехотворной пенсии.

— Вы же понимаете, Коваленко, — процедил он, вручая мне бумажный пакет с какими-то документами.

Все я прекрасно понимал. Здоровый и бодрый организм российской военной разведки просто-напросто исторг меня из своих плотных рядов, как изгоняют залетевшую и заразившую всю округу триппером монашку из святой обители.

Я взял документы и молча вышел в дверь. Так я стал отставным тыловиком и сразу же перестал жить, потому что жизнь, это что-то большее, чем вдохнуть-выдохнуть, поесть-попить, поспать, а потом проснуться, погадить и начать все сначала.

Кстати, о попить. Очень скоро выяснилось, что единственный способ избавиться от ночных кошмаров, это как следует залить в трюмы чего-нибудь спиртосодержащего. Или просто не спать. Вот так я и стал контролером.

Надеюсь, теперь вы понимаете, что почувствовал я, увидев Режиссера рядом и чуть ли не в обнимку с Островским, человеком, вместе с которым я должен был этого деятеля упаковать или просто упокоить. Наша случайная встреча (я, ведь, мог потопать к метро или плюнуть и сесть в машину к Светлане) — лишнее для меня подтверждение того, что ОН все-таки есть. А, раз так, пусть прибудет со мной, чувствую, что ЕГО помощь мне еще как понадобится.

Хорошо жилось на Руси лет эдак триста назад. Заметишь, бывало, какой-нибудь непорядок, остановишься, раскроешь рот пошире да как заорешь: «Слово и Дело Государево!». Сразу же, как из-под земли появятся служивые и поволокут тебя, сердечного, в тайный приказ. Там для порядка навесят, конечно, пару раз по сусалам, зато потом обязательно спросят: «Чего такого углядел, голубь?», а сами внимательно выслушают и даже запишут.