Убийственное лето - Себастьян Жапризо

После духотищи тут было свежо, особенно от прилипшей к спине рубашки. Эна тоже была вся мокрая. Я увидел каплю пота, стекавшую по щеке на шею. Она смахнула ее на пол. У Эны короткий носик и очень белые зубы. Заметив, что я ее разглядываю, она принялась смеяться. Я тоже. И тут она нанесла мне новый удар, сказав, что когда я так смотрю на нее, то похож на идиота и что мог бы, однако, и поговорить с ней.

По дороге в Пюже-Тенье есть старый медный рудник, его переделали в отель с бассейном и рестораном, на столах скатерти в красную клетку, едят там при свечах. Не знаю, как объяснить, но этот отель имел большое значение для меня. Однажды я доставил туда чью-то забарахлившую по дороге машину и дал себе слово непременно съездить в этот ресторан с красивой, хорошо одетой девушкой, вроде тех, что я видел в тот день. И вот, еще не придя в себя от удара, я сказал, что приглашаю ее как-нибудь пообедать в том ресторане. Я бы того гляди выболтал и все остальное, да она ответила ударом еще увесистей. Оборвав меня, заявила, что напрасно я, мол, рассчитываю, будто после этого она станет спать со мной. Меня предупреждали.

Кажется, я тогда засмеялся. Вокруг толпились люди, работали игральные автоматы. «Апачи» громыхали. Я знал: вот глупейший день в моей жизни, девка дура, я в нокауте. И тут она меня совсем доконала, скосясь и выдохнув, по своему обыкновению, прямо в лицо, что не намерена стоять тут круглые сутки, как горшок с цветами, у нее, мол, только одно воскресенье на то, чтобы потанцевать.

Мы вернулись к «Бинг-Бангу». Я больше не держал ее за руку. Как ни верти, я уже сердился на нее. А когда я на кого-нибудь обижен, скрываю это плохо. Я бросил ее у входа, на ступеньках теснились люди, а я сказал, что не пойду туда, ухожу. Сам не понимаю, зачем я так сказал. Дел у меня никаких не было, я сжигал мосты, зная, что тотчас пожалею об этом. И уже собирался ляпнуть, что должен встретить другую девушку, как она, упредив, бросила мне «пока», протянула руку и стала пробираться между сидящими. Ей было решительно на всех наплевать, а я знал, что никогда-никогда не смогу забыть ее. Только когда она скрылась, я вспомнил, что оставил там пиджак и все равно надо вернуться.

Стало быть, пришлось вернуться в зал. Я нашел Жоржетту, она танцевала с двумя подружками, а вернее одна, и никак не могла расслышать в этом гаме, что я ей говорю. Мне казалось, что Эну я не хочу больше видеть, и я старался не смотреть в ее сторону, но все-таки глянул. Подняв вверх руки, закрыв глаза и вся извиваясь, она танцевала с парнем, который явно не поспевал за ней. Я забрал пиджак и ушел.

В кафе выпил еще кружку пива. И тут впервые почувствовал то, что другие – кроме матери, Микки и Бу-Бу – никак не могли понять. Когда я вот только что стоял у стойки, все глазели на нас просто потому, что она была со мной, и от этого все вокруг казались оживленными, и я сам тоже. Наверно, глупо, но ни с одной девушкой я не чувствовал себя таким гордым, хотя однажды у меня была и покрасивее. Я гордился копной ее волос, ее походкой, ее большими, никого не видящими глазами, всем ее кукольным видом. Именно так: она была похожа на уже знакомую с детства куклу, выросшую одновременно со мной. И вот я сидел, как болван, один перед кружкой пива. Один.

Я пошел к оставленной в тени хозяйской «ДС». Было тошно. Затем явился Микки, он видел, как я шел через площадь. В руках у него были шары, он играл с местными и сказал, что он там с Жоржем Массинем, что одну партию они проиграли, но теперь ведут с перевесом в три очка. Микки играет в шары так же, как водит грузовик. То есть так торопится, что попадает в шары партнера. Он сказал, что, если я хочу уезжать, он с Жоржеттой доберется на другой машине. Я ответил: подожду. Микки предложил поехать в соседнюю деревню, там сегодня праздник, можно будет пострелять в тире. Я спросил, кого это он собирается убить, – Микки ведь стреляет еще хуже, чем играет в шары. Однажды он нажал на курок, когда ему протягивали ружье, и чуть не убил хозяйку тира.

После партии в шары решили вернуться домой, чтобы успеть на Марселя Омона, а праздник посетить после ужина. Он, Жоржетта и я двинулись, а Бу-Бу остался с ребятами. Они обычно возвращаются всей бандой на одном мотоцикле. Но на праздник мы так и не попали, а засели с Коньятой за карты. Она долго спорит со всеми и столько времени думает, что игра затягивается.

После ужина мы с Микки отвезли Жоржетту домой, а затем оставили «ДС» перед гаражом хозяина. Он не спал и вышел сказать, что никогда больше не даст мне машину. Мы выпили грушовки на крыльце, они выкурили по сигаре, рассказывая друг другу всякие глупые истории, и мне постепенно стало лучше. Я подумал, что на свете не одна эта девчонка, их за всю жизнь не перепробуешь. Правильно, что ушел с танцев. Теперь хоть одно ясно: я не бегал за ней.

На другой день к вечеру она сама явилась в гараж.

Когда после ливня, затопившего улицу, она вошла с велосипедом, я лежал под мотором и видел только ее ноги. Однако я сразу догадался, что это она. Ее ноги приблизились, и она громко спросила, есть ли тут кто. Я лежал на салазках и передвигался с их помощью. Снизу мне было видно, что она вопреки тому, что болтали, в трусиках. Белых. Спокойно посмотрев на меня сверху вниз, она сказала, что сломала велосипед, но не отодвинулась ни на шаг. Я попросил ее отойти, чтобы я мог выбраться из-под машины. На это ей понадобилось несколько минут. Я старался как мог изображать неприступного киногероя и смотрел ей только в глаза, никуда больше. Наконец она отступила на шаг, а я выкатился так поспешно, что ей не стоило труда понять: она меня смущает.

Ей очень понравились салазки, и она захотела на них покататься. Чем глупее было то, что она хотела сделать, тем труднее было ей помешать. Растянувшись на пузе, словно плавая, она стала кататься, помогая себе руками, всякий раз вскрикивая, когда рисковала обо что-то удариться. Хозяин ушел за покупками, но Жюльетта была наверху на кухне и не замедлила выйти посмотреть, что происходит.

Жюльетта не любила ее – ни одна женщина, кроме Евы Браун, не любила ее – и принялась поносить разными словами, говоря, чтобы та отправлялась показывать свою задницу куда-нибудь в другое место. Я понял, что хозяин болтнул когда-то лишнее. Жюльетта без ума от своего мужа и боится, как бы его не увели. Потом она вернулась на кухню, крикнув: «Доломай ее велосипед, пусть только убирается отсюда!» И хлопнула стеклянной дверью, отделяющей гараж от квартиры. Когда стекла там нет – наверняка накануне была ссора.

На сей раз стекло выдержало. Что же касается Эны, я уж говорил: когда на нее кричали, она никогда не отвечала. Поднявшись и поправив запачканную одежду грязными руками, взглянула на меня глазами школьницы: «Ну и ведьма эта хозяйка». Я снял переднее колесо, осмотрел камеру – не понадобилось и опускать в воду: она была даже не проколота, а разорвана. Я спросил, как это случилось, но она лишь подняла левое плечо и не ответила.

Я сказал, что здесь у меня нет запаски, могу ей дать камеру Микки – старую, но еще пригодную. Однако, когда я предложил ей сходить к нам и взять камеру у матери, она отказалась: «Чтобы меня облаяли? Спасибо!» И спросила, когда я кончаю работу. Я ответил, что еще надо порядком полежать под машиной. Тогда она сказала, что обождет меня на улице. Я был без майки, и Эна заявила, что я отменный крепыш. После разорванной камеры я уже меньше думал о своих шансах. Однако это были первые любезные слова с ее стороны, и мне было приятно их слышать. Впрочем, я ошибался: на самом деле она совсем не любила крепышей. Ее тянуло к тощим, как вздохи, парням – чем худосочнее, тем лучше.