Потерял слепой дуду - Александр Григоренко

Приближалась пятая годовщина окончания интерната, намечалось торжество, и мама Ирочки напросилась в организаторы, пригласила всех, кого отыскала, а Шурика нашла в первую очередь.

За столом сказала ему, что скоро, меньше чем через месяц, у Ирочки день рождения и уж кого, а его она будет рада видеть больше всех.

Потом «по пути» несколько раз заглядывала к нему в табуреточную мастерскую, хвалила, Шурик рдел от смущения, и однажды заказала ему комплект для кухни, «на четыре посадочных места». Порывалась заплатить сразу, но Шурик денег не взял, ни сразу, ни после, хотя зарплаты не видел уже несколько месяцев. Привыкший соответствовать похвалам, он все сделал как можно лучше, выжег по трафарету цветы на сиденьях, покрыл изделие лаком, и, когда мама, принимая заказ, увидела эти цветы, она сделала следующий шаг:

– Я знаю, где ты можешь получить хорошую работу. Тебе нужна работа?

– Да, нужна, очень.

Никакой вакансии у мамы, конечно, не было, но был муж, невеликого ранга инженер на том самом великом автозаводе, и она приказала мужу найти Шурику место, что и было исполнено, хотя далеко не сразу и не без труда.

* * *

Настал день, когда они стояли одни, лицом друг к другу.

– Саша! – Мама взмахнула пурпурными ногтями. – Давно хотела сказать тебе: из всех одноклассников моей дочери ты один похож на настоящего мужчину.

Шурик вздрогнул – как всегда вздрагивал, когда называли его этим чужим именем и оттого что услышал слово «мужчина», впервые адресованное ему.

– А ведь, казалось бы, ты сирота и научить тебя некому…

– У меня бабушка есть, баба Валя, я ее очень люблю.

– Знаю, знаю, дорогой мой, прости, я не то сказала. У тебя чудесная бабушка, волшебная бабушка. Не всякая заботливая мать сравнится с ней.

Она замолчала и долго глядела на Шурика снизу вверх, закинув длинные ресницы чуть не до самых бровей.

– А ведь не только бабушка тебя любит.

– Я знаю. Меня любит много народу. Дед Вася, дядя Костя, Люся, тетя Анна, баба Нина, баба Еннафа…

– Еннафа? Странное имя…

– Хорошее.

– Еще Ирочка тебя любит. Что так смотришь, дорогой мой? Да, любит, а сказать не может. А я не могу смотреть, как она мучается. – Она погладила Шурика по волосам. – Ты не беспокойся, Сашенька, милый, что ж ты так перепугался. Я знаю, все знаю. У тебя своя жизнь, ты можешь устраивать ее, как тебе захочется, ты взрослый человек, это твое право, в конце концов. Я просто хочу, чтобы ты знал, я была обязана тебе это сказать. Ирочка тебя любит. Вот, теперь ты знаешь. Вы в школе проходили такую книжку «Живи и помни»? Ну вот – живи. И помни.

Она ушла, оставив Шурика, пораженного в самое сердце.

Отвергнуть новую, пока еще непонятную любовь Шурик не мог, он не знал, как это делается, потому что всегда жил в любви. Он догадывался только, что эта любовь другая, не бабушкина, не родственная.

После того разговора в его жизни, всегда вывернутой наизнанку, вдруг появилась тайная сторона. Шурик вынес только неделю такого испытания, пришел к Ирочкиным родителям с цветами и тортом – цветы и торт исключили надобность в официальном заявлении.

Ирочкина мама, разгадавшая нехитрую механику его души, уверенно праздновала победу. С будущей женой Шурик даже не объяснялся – та сидела рядышком, слегка смущенная, но спокойная, будто знакомый хороший мальчик из класса пришел на ее день рождения – с той лишь разницей, что после него не уйдет домой, а останется.

Еще через неделю он приехал в «годод» с бабушкой. Попав в квартиру, уставленную хрусталем и книгами, бабушка раскраснелась, сидела, как подсудимая, перебрала с вежливостью, отказываясь от угощения, чем смутила хозяев; вышла молчаливая и только в автобусе прокричала Шурику на ухо:

– Люди хорошие. Хорошие, говорю, люди.

* * *

В середине осени была свадьба. Родители невесты, помня о сиротстве жениха и потому готовившиеся принять на себя основные заботы и расходы, были приятно удивлены многочисленностью и сплоченностью Шпигулиных. После недолгого, без лишних слов, совещания с Константином Сергеевичем как бы само собой родилось общее согласие, что праздновать надо не на автозаводе и тем более не в кафе: намного дешевле, ближе и вообще удобнее будет в столовой института, где завхозом работала Люся, Константинова жена.

Константин Сергеевич «осуществил подвоз продуктов», которых было много и самого лучшего качества. Василий ради такого дела без помощи внука шарахнул кувалдой по лбу собственного бычка, которому расти бы и расти. Валентина руководила на кухне своими двоюродными и родными сестрами, привезенными из обеих деревень почти в полном составе, за исключением нескольких заболевших и совсем дряхлых.

Даже Шурка проявил рвение. Энергичной, но уже нетвердой походкой курсировал он из кухни в зал и обратно. Находившись, принялся расставлять столы и стулья, но мать, увидев его работу, закричала:

– Полы еще не мыты, а он нагородил тут!..

Шурка, матерясь про себя, привел мебель в прежнее положение. Когда начали понемногу съезжаться гости, вышел на крыльцо столовой, закурил, монументально отставив ногу и вообще всячески показывая, что он здесь главный, поскольку женится не чей попало, а его сын.

В загсе перед началом церемонии появилась Светка – поцеловала невесту, обняла жениха. Вдруг он на мгновение ощутил на плече знакомую дрожь и слова: «Теперь давай плакать…» За ее спиной ждал своей очереди поздравить улыбающийся коренастый парень в новенькой офицерской форме.

А потом все – тетки, дядьки и знакомые – замерли над картиной: Шурик, в новом черном костюме (подарок деда Василия) с белым кучерявым цветочком на лацкане, причесанный и напомаженный, сверкающий огромными черными глазами и красными щеками, ведет под руку невесту – высокую, полненькую, с маленькой головкой, увенчанной кружевной шляпкой.

Откуда-то донесся ясно различимый всхлип:

– Куклятки, ну чисто куклятки!

* * *

Поселился он у родителей Ирочки. По выходным приезжал из города с молодой женой и обходил родову в обеих деревнях. Заняло это мероприятие месяца два, если не больше, но зато никто не мог сказать, что его забыли. Бабушка сама составляла график, строжайше следила, чтобы не допустить и ничтожной обиды.

Года через полтора после свадьбы родилась у Шурика дочка, совсем здоровая.

Еще через год Шурик от жены ушел.

Было им не труднее, чем другим, и то, что открываются при долгом совместном жительстве незнакомые и неприятные черты в человеке, не стало причиной развода. В Шурике неприятного было не так уж и много, разве что обслужить себя совсем не умел, и жена к этому тоже не была приспособлена.

Тут было совсем другое…

Мама Ирочки несокрушимой своей правотой вдруг поняла, что в этом младенчике и есть ее цель, ее счастье, а значит, цель и счастье Ирочки. То, что способствовало достижению того и другого, теперь отработано и подлежит удалению. Поняв это, никакого замысла она не готовила, просто искренне возненавидела зятя, который из волшебного мальчика сразу превратился в толстого неряшливого мужика, и гадких черт обнаружилось в нем очень много. С Шуриком теща стала суха, не подпускала его к ребенку, а под конец зять сам помог ей. В цеху что-то отметили после работы, Шурик – чего за ним прежде никогда не водилось – явился домой, пошатываясь и распространяя по комнатам запах.