Метро 2035 - Дмитрий Глуховский

Вновь прибывшие мерзотный свиной дух ощущали день-другой. Потом – принюхивались. Аня принюхалась не сразу. Местные жители давно не слышали ничего. Им и сравнивать было не с чем. А Артему вот было.

– Хорошо, когда душа к грибам лежит, – прицельно глядя Ане в затылок, четко проговорил он. – С грибами проще договориться, чем с людьми.

– А зря вообще некоторые к грибам с таким презрением, – сказала та. – Есть люди, которых от грибов не сразу и отличишь. И болезни даже общие, – Аня наконец развернулась к нему. – Вот у меня сегодня, например. На половине грибов – гниль какая-то. Гнильца появилась, понимаешь? Откуда взялась?

– Что за гниль еще? – обеспокоилась Айгуль. – Нам гнили еще только тут не хватало, Аллах спаси!

– Чаю, может, кому? – влезла Шуба.

– Ящик гнили вот набрала, – в глаза Артему сказала Аня. – А ведь были нормальные раньше грибы. Здоровые.

– Ну это прямо беда какая-то! – покачал головой Артем. – Грибы протухли.

– Ак жрать-то мы чего будем? – резонно заметила Шуба.

– Ну конечно, разве это беда? – тихо и железно ответила ему Аня. – Вот когда великого героя и спасителя всея метро всерьез никто не воспринимает больше – вот это беда!

– Пойдем-ка, Айгулька, продышимся, – вздернула нарисованную бровь Шуба. – Тут жарковато что-то становится.

– Эхм… – Гомер поднялся вслед за остальными.

– Нет, – остановил его Артем. – Вот. Ты же хотел про героя послушать? Про Артема, который все метро спас? Вот, слушай. Послушай правду. Людям, думаешь, до этого есть дело?

– Потому что у людей свои дела. Настоящие дела. Работать. Своих кормить. Детей растить. А когда кое-кто мается и не может себе дела найти, и выдумывает себе херню всякую – вот это да, беда, – Аня заняла позицию и вела по нему огонь очередями: короткая, короткая, длинная.

– Нет, беда, это когда человек не хочет жить, как человек, а хочет, как порось и как гриб, – ответил Артем. – Когда его одно только заботит…

– Беда, это когда гриб решает, что он человек, – уже не пряча ненависть, сказала Аня. – А правды ему никто не говорит, чтобы не расстраивать.

– Правда, что ли, на грибах гниль? – спросила, почти уже совсем отчалив, Дашка-Шуба.

– Правда.

– Тьфу ты, пропасть.

– Аллах нас наказывает! – громогласно заявила Айгуль с расстояния. – За грехи! Что свинину едим, за это!

– Ну и ты иди… Иди… Грибы зовут… – подтолкнул застывшую Аню Артем. – Кашляют, чихают. Где ты, мама, говорят.

– Сука ты. Бесполезная.

– Иди!

– От грибов-то скорее дождешься.

– Иди! Иди давай!

– Ты иди. Сам иди. Давай, вали к себе наверх. Хоть на весь город свою антенну размотай. Глотку порви себе со своими причитаниями. Никого там нет, понял? Никого. Все сдохли. Радиолюбитель. Мудак.

– Да ты еще потом сама…

– Не будет никакого «потом», Артем. Не будет.

Глаза у нее были сухими. Отец ее научил, как не плакать. У нее-то был отец. Собственный, родной.

Развернулась, ушла.

Артем остался над чашкой грибного отвара: белой, со сколотой золотой каемкой. Гомер сидел рядом осторожно, молча. На кухню стали возвращаться люди. Говорили о том, что грибы побила какая-то белая гниль, вздыхали, чтобы войны снова не было, судачили, кого чей муж на свиноферме за какую часть взял. Проскочил мимо розовый маленький визжащий поросенок, за ним бледная чахоточная девочка, обошла кругом стол кошка с поднятым трубой хвостом, потерлась об Артемово колено, заглянула ему в рот. Пар над кружкой простыл, чай затянулся пенкой. И внутри у Артема стало все пенкой затягиваться. Он бросил чашку, посмотрел вперед. Там был этот старик.

– Вот такая история, дедуль.

– Мне… Я… Извините.

– Зря шел, а? Потомки такому не обрадуются. У кого будут.

– Не зря.

Артем цыкнул зубом: упрямый какой старикан.

Стащил свою задницу со скамейки, поволок ее вон из кухни: завтрак окончен, теперь нужно трудовую повинность отработать. Гомер прилепился сзади.

– А о чем, простите… Вы там… О чем эта девушка говорила? Антенна… Радиолюбитель… Не мое, разумеется, дело, но… Вы наверх поднимаетесь, да? Радио слушаете?

– Поднимаюсь и слушаю.

– Надеетесь найти других выживших?

– Надеюсь найти других выживших.

– И как успехи?

В его голосе Артем не услышал никакой издевки. Просто полюбопытствовал человек, как будто Артем занимался чем-то совершенно обычным. Допустим, окорока вяленые на Ганзу возил.

– Никак.

Гомер покивал ему, нахмурился. Собрался что-то рассказать, но передумал. Пособолезнует? Попытается вразумить? Притворится заинтересованным? Артему было плевать.

Дошли до загона с велосипедами.

Грибы Артем не любил за то, что Аня их любила; поросей – за вонь, которую он тут один чувствовал. И договорился: как героя – от этого освободили. Но тунеядцев на ВДНХ не кормили. Отдежурил в туннеле на блокпосту – отработай еще и на станции. И Артем выбрал велосипеды.

Их было четырнадцать – в ряд, рулем к стене, на стене – плакаты. На одном плакате – Кремль и Москва-река, на другом – поблекшая чья-то красота в розовом купальнике, на третьем – небоскребы Нью-Йорка, на четвертом – заснеженный монастырь и православные праздники на календарной сетке. Выбирай настроение, крути педали. Велосипеды стоят на распорках, от колес – ремни идут к динамо-машине. На каждом маленький фонарик приделан, светит слабо на сегодняшнюю твою плакатную мечту. Остальное электричество – в аккумуляторы, станцию питать.

Велосипеды стояли в заваленном южном туннеле, чужих к ним не подпускали: стратегический объект. Старик сюда еще, кажется, не заглядывал.

– Со мной, – неведомо зачем махнул охраннику Артем, и Гомеру дали пройти.

Артем оседлал ржавую раму, взялся за резиновые рукояти. Впереди замаячил выцыганенный у ганзейских книготорговцев Берлин: Бранденбургские ворота, телебашня, и черная скульптура женщина с поднятыми к голове руками. Ворота эти, понял Артем, очень были похожи на вход на ВДНХ, а берлинская телебашня, хоть и был у нее посередине шарообразный нарост-пузырь, напоминала Останкинскую. И вот эта статуя женщины – то ли кричащей, то ли уши зажимающей… Будто и не уезжал никуда.

– Не хочешь прокатиться, дед? – обернулся к Гомеру Артем. – Для сердца полезно. Дольше протянешь. Тут.

Но старик не отвечал – стеклянно смотрел на то, как вращаются спущенные колеса, пытаясь уцепиться за воздух. Лицо у него было перекошено, как у паралитика: половина улыбается, половина омертвела.

– Все хорошо с тобой, дедуль? – спросил Артем.