Аэропланы над Мукденом - Анатолий Матвиенко

— Над собой. Просто укатываюсь. Не поверите, у меня мелькнула мысль выделить шестьсот рублей на доведение эксперимента до логического конца. Представляете! Вложить шесть сотен в эту груду ломья!

— Что же тут смешного, сударь? Извольте объясниться!

— Да я представил, как на ремонт крыла, замену пропеллеров и прочие дела вы заявите о следующей одной тысяче рублей. «Слово дворянина», как же.

Контр-адмирал грозно приблизился, ухватил Петю за лацканы, приподнял так, что пальто затрещало, и прошипел, плюясь старческими слюнями прямо в глаза.

— Вы забываетесь, сударь! Не вам, детям лавочников, судить о дворянской чести.

— Не буду спорить. Только я, сын лавочника и белошвейки, никому не должен ни гроша. Ни рубля не взял из казны и могу всем в лицо смотреть без стыда. Кстати, коллега, вы в курсе, куда ушли средства из фонда Военно-ученого комитета вместо прожекта Можайского? На выработку руководства по конно-саперному делу. И не смотрите на меня так, я лишь краем уха в курсе. Это, в частности, как саперам переправы наводить, чтобы лошади ноги не ломали, очень полезная вещь, а не... — Петя мотнул головой в сторону останков мечты. — Теперь отпустите меня и отправляйтесь в церковь грех замаливать, что собирались живого человека в небо забросить верхом на куче гнилья.

Отставной моряк отшвырнул Самохвалова в грязь, окончательно загубив его щегольское пальто, выместил злость на неодушевленном предмете, с силой пнув футляр с камерой, выдал трехэтажный морской загиб и ушел восвояси. Сын пролетариев торгово-текстильного труда уселся в экипаж. Когда он вернулся в Питер, стояла глубокая ночь.

— Барин! Вас внизу господин военный ожидать нзволют.

Опять Обручев подослал кого-то из своих новых клевретов, подумал Самохвалов, сменил халат на пиджак и спустился в холл. Забавно, если новая встреча обернется такой же испорченной одеждой. Придется ехать в Лондон или Париж обновлять гардероб. Впрочем, туда в любом случае пора.

Но среди просторного зала стоял отнюдь не клеврет и не новый, а заметно изношенный. Угрюмой черной глыбой на надраенном паркете возвышался давешний спутник по красносельскому вояжу.

— Чем обязан?

Можайский несколько раз кашлянул. Непростые слова застряли в гортани угловатыми выступами и не пролезали наружу. Наконец они просыпались как галька и заскрипели в пространстве особняка.

— Прошу простить... великодушно. Был несдержан, резок. Обидно слышать про ошибку дела моей жизни, особенно когда слова... правильные.

Петр не стал строить из себя гордую барышню, без церемоний подошел и пожал узловатую клешню старого моряка.

— Но, как вы понимаете, на помощь в постройке воздухолетательного снаряда с моей стороны рассчитывать не стоит. Не в силу личных обид, а от увиденного.

— Аппарата больше нет, — глухо отрезал его творец.

Обгорелые брови, ресницы, припаленные усы и мощный алкогольный перегар, не перебиваемый табачным выхлопом, давали четкую картину развития событий после Петиной ретирады. Спалив мертворожденного монстра, Можайский сжег мосты к своей прежней жизни.

— Я вашу камеру стукнул, — визитер продолжил исповедь. — Если там повредилось что, я возмещу. С пенсии.

— Не стоит утруждаться, — Петя махнул рукой. — Одна линза разбилась. Я уже заказал новую, двадцать рублей.

По унылому виду старика, для которого означенная сумма перекликалась скорее с годовым, нежели месячным бюджетом, Самохвалов понял — двадцатка списана в невозвратные потери, и о ней можно не волноваться далее.

— Лучше не откажите в любезности, которая вам вполне по силам. Представьте меня академику Менделееву. Самому ломиться как-то не комильфо.

— Непременно, — заверил моряк.

— Как бы ни развивались события, вам, Александр Федорович, без аппарата пришлось вернуться в исходную точку. А я и не выдвигался из нее.

Собрание в просторной квартире доходного дома на Фонтанке имело атмосферу кружка хорошо знакомых и потому раскованных людей.

— Вы знаете, какой анекдот я услышал нынче про нашего любезного хозяина? Как-то в Крыму во время войны Дмитрий Иванович остался не у дел и, не зная, куда направить кипучую жизненную силу, обучился чемоданному делу и с тех пор себе и друзьям увлеченно делает чемоданы. Давеча, когда наш академик забрел в Гостиный двор, кто-то из покупателей спросил у приказчика: «Кто сей почтенный господин?» — «Ну как же! Это известный чемоданных дел мастер Менделеев».

Рассказчик, плотный немолодой мужчина с седыми усами и бородой, а также заметным польским акцентом, первый заразительно рассмеялся. Его история повеселила остальных, потом еще один бородач подхватил эстафету:

— Я вам скажу, Стефан Карлович, у нас в Москве рассказывают быличку похлеще. После того, как Европа прочла статьи Дмитрия Ивановича о физико-химических свойствах реакции спирта с водой, в одной из парижских газет, знаете, таких, что описывают московские улицы сплошь в медведях и балалайках, написали: Менделеев — изобретатель напитка Vodka Russe!

— Чем же Россия упивалась за сотни лет до его рождения? — удивился Можайский.

— Исключительно коньяком-с! — заключил москвич и предложил выпить за здоровье хозяина, который покинул собравшуюся поодаль группу гостей и направился к энтузиастам воздухоплавания.

Менделеев мало походил на свой известный портрет кисти Крамского. Пышная борода и львиная грива опали, утратив значительную часть волос, в оставшихся обильно серебрились светлые нити. Лицо с возрастом стало мясистым, лоб отметился морщинами, зато глаза как всегда светились умом и весельем. Справедливости ради надо сказать, окружение академика составляли люди умные, энергичные и незаурядные. Субъекты с потухшим взглядом волжского бурлака в его доме не появлялись.

— Простите великодушно, господа, сегодня у меня много новых лиц, не поспеваю всем уделить внимание. Кстати, Николай Егорович, сорокаградусный стандарт русской водки утвержден, когда мне было всего девять лет.

— Замечательно, Дмитрий Иванович! Выходит, что вы уже в девятилетнем возрасте проявили химический талант и неуемную тягу к спиртовому продукту.

— Господин Жуковский, вы изволите причислять меня к юным поклонникам Бахуса? Заявляю — вы не правы, я давно уже не юн. Зато в вашей компании вижу молодого человека.

— Позвольте представить, — откликнулся контр-адмирал. — Самохвалов Петр Андреевич, воздухоплаватель, планерист и естествоиспытатель.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, Дмитрий Иванович. Но, пардон, я уже не слишком молод, с Николаем Егоровичем мы почти ровесники. Только к своему сорокалетнему рубежу пока ничего не достиг, стало быть, не изношен, по-английски выбрит и оттого кажусь юнцом в компании светил.

— Не расстраивайтесь, Петр Андреевич! Поверьте, в свои пятьдесят пять я отнюдь не чувствую себя кандидатом в покойники и еще многое готов сделать. Так что времени достаточно, если распорядиться им с умом. Разрешите представить вам ваших соседей, они могли поскромничать и не рассказать о себе самое интересное. Жуковский Николай Егорович — профессор Московского университета по кафедре прикладной математики, изрядно полетами интересуется. Наш польский друг Джевецкий Стефан Карлович больше известен судостроительными прожектами, но и воздухоплавание его зоркий глаз без внимания не оставил. Он основал седьмой воздухоплавательный отдел Русского технического общества, немало господину Можайскому поспособствовал в сборе средств на его аппарат. Кстати, Александр Федорович, как ваши успехи?