Барнаби Граймс. Проклятие ночного волка - Пол Стюарт

Миссис Эндикотт задумчиво поскребла волосатый подбородок.

– С часок назад, красавчик. – Она одарила меня липкой улыбочкой, но тут же спохватилась. – Я в окно глянула: Барлоу вот на том месте сидел, в кресле своём, на луну глядел, себе под нос усмехался… Я спать отправилась, а потом меня шум разбудил: вой, ну точно загробный, и треск, да такой громкий…

– Вой и треск, – повторил я озабоченно.

– Я в окно снова сунулась – пустая улица, нет никого, – продолжила миссис Эндикотт. – Ну, значит, думаю, и Барлоу спать пошёл. Я было тоже хотела – да не могу. Вечно боюсь, что старик уснёт – а лампу-то газовую не погасит. Уж я знаю, что говорю, водится за ним такой грешок. Так что я к нему спустилась и постучалась. Стучу-стучу – никто не открывает. Ну я сама и вошла, а Барлоу… он… то есть… уже… вроде как и…

– Исчез? – любезно подсказал я ей.

– Дёру дал! – стояла на своём миссис Эндикотт. – Ишь ты – бегство в полнолуние! – повторила она. Похоже, ей нравилось сочетание этих слов.

– Конверт для мистера Бенджамина Барлоу! – раздался сзади дурашливый голос.

Мы обернулись.

Неторопливо, вразвалочку по улице шёл тик-такер – толстый, неряшливый, в жилете с вышивкой и в пёстрой широкополой шляпе.

– Бенджамина Барлоу в настоящий момент нет дома, – мягко ответил я. – Но я буду счастлив передать ему конверт лично.

Тик-такер зевнул и почесал затылок.

– Мне-то всё равно, – бросил он и, привычным жестом вытащив конверт из-за ленты на шляпе, протянул его мне. Пальцы у парня были пухлыми и лоснились от жира, как будто он только что выковыривал ливерную начинку из пирога.

Я брезгливо взял конверт двумя пальцами и посмотрел на надпись. Буквы выводили с нажимом и решительно.

Мистеру Бенджамину Барлоу

Переулок Чёрной Собаки, 1

СРОЧНО

Доставить лично в руки до того, как зажгут фонари!

– Но уже прошло… несколько часов с тех пор, как стемнело… – начал было я.

На это олух лишь одарил меня препротивнейшей ухмылкой и, позёвывая, развернулся на каблуках.

– И что с того! Это мне тоже всё равно!

Он удалялся, ленивый, безучастный, в несуразном жилете и дорогой шляпе, и, глядя ему вслед, я криво усмехнулся. Да уж, подумал я, пока в городе есть такие тик-такеры, которым лень через стену перемахнуть, не говоря уже о том, чтобы поспешить верхоходом, я без работы не останусь.

– А не вскрыть ли нам конвертик-то? – заговорщически прошептала миссис Эндикотт. В голосе её звучали нотки любопытства и жадности.

Я очень щепетилен в тик-такерских делах и из соображений профессиональной чести никогда бы не вскрыл ни одного письма или пакета, вверенного мне. Но сейчас… Сейчас я был не тик-такером, понимаете? В ту минуту я был другом старика Бенджамина и очень за него беспокоился.

Я сломал печать на обратной стороне конверта и вытащил письмо. Развернув его, я нахмурился. Оно напомнило мне визитную карточку, которую я получил от старого Алоизиуса Клинка: плотная писчая бумага с золочёными краями, в верхнем левом углу – солнечный диск, от которого по всей странице веером расходятся лучи. В правом верхнем углу были написаны имя и адрес отправителя.

Кажется, какое-то время я простоял с письмом в руке, ошеломлённый, таращась на знакомые имя и адрес. Мысли мои прервала миссис Эндикотт:

– Прочти-ка, милый, вслух, – попросила она. – Глаза-то уже не те, что в молодости…

Я кивнул и откашлялся.

Любезный мистер Барлоу!

Соблаговолите явиться ко мне на приём сегодня вечером, не позднее заката, для завершения курса лечения. Смею надеяться, что в эффективности моей настойки у Вас нет никаких причин сомневаться. Я введу последнюю дозу лекарства внутривенно.

ВАЖНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!

Эти два слова были написаны большими буквами и подчёркнуты.

Отказ от введения последней дозы лекарства может привести к нежелательным побочным эффектам.

НЕ ОПАЗДЫВАЙТЕ!

Искренне Ваш…

Письмо, конечно, было подписано добрым доктором, его витиеватым почерком:

Теофолус Кадуоллэдер,

доктор медицины.

И дальше много сокращений и аббревиатур, значений которых я не знал.

– Экая жалость! – посетовала миссис Эндикотт. Она выбила трубку о дверной косяк и остановилась на пороге. – Я-то думала, там купюрка-другая. Барлоу ведь мне должен! А раз так, вот что я скажу – и хорошо, что я от него избавилась! Скатертью дорога!

И она с грохотом захлопнула дверь.

Я сложил письмо и спрятал его в боковой карман жилета. Рука ныла невыносимо, я еле держался на ногах, мечтая только о том, чтобы коснуться головой подушки. Но теперь я знал наверняка: когда наступит утро, я непременно нанесу визит доброму доктору Кадуоллэдеру.

* * *

И утро наступило. Лучи солнца проникли в щель между ставнями и осветили мою каморку. Рука всё ещё болела, несмотря на холодный компресс. Кое-как выбравшись из постели, я сменил повязку. Вышло, конечно, кривовато, но, пока я не делаю ничего, требующего усилий, держаться будет.

Я оделся, подошёл к окну и отворил ставни. И тут же мной овладела тревога. Но вовсе не боль в обожжённом плече была тому причиной. Подумаешь, ожог, с кем не случается. Меня встревожил вид из окна: крыши города, простирающиеся, сколько хватает глаз, а по крышам – трубы, трубы, бесконечные вертикали труб. Вид этот словно вернул меня во вчерашний день, заставив вспомнить весь приключившийся кошмар. Но я знал, что этой истории ещё далеко до конца, и меня бросило в дрожь от дурного предчувствия.

Что случилось со стариком Бенджамином? Как с исчезновением моего друга связано письмо от доктора Кадуоллэдера? Вот какие вопросы я задавал себе.

И был только один способ найти на них ответы. Я надел цилиндр, подхватил трость-шпагу, выбрался из окна и оказался на крыше. Оглядевшись, я убедился, что на горизонте всё чисто, разбежался и перепрыгнул на крышу соседнего здания.

Я держал путь на запад, на Хартли-сквер. Западная часть города – самая фешенебельная, самая дорогая, в ней живут только избранные. И тому есть причина: бо́льшую часть времени в году ветра в город приходят именно с запада и выдувают на восток весь смрад, день и ночь испускаемый пивными заводами, клеевыми фабриками, дубильными мастерскими. Воздух в западных кварталах остаётся чистым, тогда как жители восточных давно уж позабыли, что такое – дышать полной грудью.

Ориентиром мне служил чёрно-бело-жёлтый флаг города, развевающийся на шпиле Музея древних искусств. Я перелетал с карниза на карниз, с фронтона на фронтон и упивался ощущением свободы.