Хтонь. Зверь из бездны - Руслан Ерофеев

– Ой, и не говори, Кузьмич, – поддакнула ему почтальонка Зина, маленькая невзрачная бабенка с жидким пучком волос на затылке, похожим на мышиный хвостик. – Лупила Ленку смертным боем. Та, чуть что, из дому бегом! Как тепло – так на трубах жила, с собаками, лишь бы не там, где родная матерь!

– Что за трубы? – не понял Казарин.

– А во‑о-он оне, трубы-ти, – повел костлявой дланью Кузьмич по направлению к буйным зарослям крапивы, окаймлявшим овраг. – Вона оне, тамо-тко, натурально, и располагаются.

На другой стороне неглубокой впадины Артем разглядел заляпанную гудроном двойную кишку теплотрассы, на которой грелось несколько худых грязноватых дворняг. Одна из них, с выпирающими из-под кожи ребрами, вдруг тяжело подняла морду с крестообразно сложенных лап и протяжно, не по-собачьи тоскливо завыла. Озноб продирал по коже от этого звука.

– Это ж Валетка! – пугливо сказал Кузьмич, подтягивая на тощих чреслах линялые тренировочные трико с вытянутыми коленками, которые он носил в паре с пиджаком, как в городе давно уже никто не ходил. – Ленкин пес. Ну, как, Ленкин – он бездомный, так-то. Но Лена его подкармливала. Он по весне болел – так она его выходила. Любила Ленушка его сильно…

Все надолго замолчали.

«Так вот откуда шерсть на одежде убитой девочки», – сообразил Казарин. А он-то было подумал…

Артем рассеянно мазнул взглядом по трубам, из-под которых диковато щерились бездомные псы, по пыльным, прихваченным осенним тленом кустам и дальше – по раскинувшемуся сразу за ними «Щукинскому морю», которое в дни приливов наверняка подходило почти к самому порогу Ленкиного барака. Это искусственное море появилось здесь почти пятьдесят лет назад, после того как коммунисты решили, что реки в их государстве текут не туда. И исправили оплошность природы. Правда, работа над ошибками Мироздания обошлась недешево: в несколько десятков человеческих жизней – тех, кто отказался покидать свои жилища, в которых столетиями рождались, жили и умирали предки. Потому что раньше на месте моря был город.

Старая часть Светлопутинска была экстренно затоплена, несмотря на оставшихся в домах стариков, – заниматься их эвакуацией Советской власти было некогда, планы, как всегда, горели, а плешивые головы еле держались на бычьих начальственных шеях. Но долго еще выглядывал из-под воды скелетированный купол колокольни церквушки Николы Мокрого – древней и очень почитавшейся в народе. Вот ведь подгадали предки с именем святого, которому посвятили храм! Страшный покосившийся крест, который чудом уцелел после нескольких «безбожных пятилеток», грозно чернел на фоне кровавых светлопутинских закатов. Артем еще застал его в детстве. Потом купол окончательно разрушился, и последнее напоминание о черногрязинском Китеж-граде исчезло навсегда. Еще одна потерянная русская Атлантида…

«Щукинское море» кишело рыбой – и теми же щуками, и стерлядью, вскормленной, если верить народной молве, трупами утопленников – жителей старого Светлопутинска, оставшихся верными родным очагам и погостам. Но долго еще их потомки не отваживались плавать на лодках над затопленным городом. Старики поговаривали, что мертвецы могут зазвать живых к себе в пучину. Так это или нет, никто, разумеется, проверять не спешил. Но было доподлинно известно, что вода в искусственном море – тяжелая. Немногочисленные купальщики часто тонули в нем без видимой причины, пока не перевелись вовсе. А прочие жители стали жаловаться на ухудшение самочувствия столь массово, что власти вынуждены были перестроить водопровод, чтобы снабжение населения питьевой водой осуществлялось из природного водоема, а не из «Щукинского моря». Как в мрачной сказке – живая и мертвая вода…

– И хахаль Валькин не лучше! – не выдержав, нарушила наконец затянувшееся молчание Зина. – Приношу это я летось Вальке пензию – она ведь на инвалидности бедует, по сердцу, даром что така корова. Смотрю, сидит, черт патлатый. Воспитывает! Ленка тихо, как мышка, тарелку с кашей отодвигает – ну ей же нельзя, пост же был Великий. Говела она. А каша-то – с маслом. Так этот Жан как даст ей ложкой в лобешник! Жри, сука! Каша ажно по полу разлетелась! А потом, варнак проклятый, заставил девку тую кашу с полу-то слизывать! Ленка потом гаврилась цельный вечер!

– Чего делала? – не понял Артем.

– Ну, рвало ее, ежели говорить по-культурному.

– А чего она… как это… говела? – наконец-то выговорил Казарин слово, мало понятное человеку, рожденному после нескольких «безбожных пятилеток» в стране, где само слово «бог» писалось с маленькой буквы.

– А об том не надо спрашивать, – строго поджав губы, ответила Зина. – Вы, я гляжу, человек молодой, при чинах, Советской властью обласканный, оно конечно. Вы таких вещей не признаете, вам по должности не положено. Но Лена была дитё не простое, а намоленное.

– Как это – намоленное? – вновь не понял Артем.

– А вот так. Бабка ее, Аграфена, уж очень богомольная была, в скиту не раз послушничала, трудницей. Она, пока жива была, и Вальку, дочерь свою непутевую, в узде держала. А Лену она намолила. Валька-то, шалава беспутная, еще по молодому делу сколь деточек по больницам разбазарила, по кусочкам в абортариях растратила. Вот и не получалось у нее, когда замуж вышла, дитё. Аграфена, Аграфена Леночку у Бога вымолила. И веровать она ее научила, посты соблюдать да в церкву ходить. Хотела, чтоб хоть она Валькину жизнь пережила набело. А как померла бабка, да как мужик Валькин, Колька, под поезд спьяну угодил, так Валентина и пошла вразнос. Совсем житья Ленушке не стало от пьянок да хахалей ейных. Прямо при робенке кобели ее охаживали. Тьфу, бесстыжа рожа!

Кузьмич, словно подтверждая эти слова, вновь звучно высморкался в свой громадный плат, и только тут Артем разглядел, что на нем изображена выцветшая карта СССР. Старик еще раз сморкнулся в Москву и, аккуратно свернув платок, убрал его в карман. Сопливый парус идущего ко дну гнилого советского корабля.

С «Мертвого моря», как его стали называть светлопутинцы после событий Шестидневной войны, которые подробно освещались в газетах, тянуло промозглым холодом. Казарин вздохнул, переглянулся с помалкивавшим Стрижаком, который курил чуть в сторонке на пару с участковым милиционером, и сказал:

– Товарищи понятые, пройдемте в дом.

* * *

На заплеванной лестнице старенькой двухэтажки воняло куревом, плесенью и кошачьей мочой. Под ногами противно расплющивались несвежие бычки. Потолок был утыкан горелыми спичками, метко, по-тимуровски запущенными умелой рукой. Изгаженные временем и людьми стены были разрисованы похабщиной. Вся делегация остановилась возле обшарпанной двери с цифрой «13», криво намалеванной белой краской. Слева от двери красовались каракули:

Возле них кто-то нарисовал корявую свастику. Справа на облупившейся штукатурке было нацарапано одно под другим:

Последняя надпись носила следы многократных попыток стереть ее.