Между Амуром и Невой - Николай Свечин

— Так что же это такое?

— Наука пока не знает. Но ясно, что это злая и разумная сила, и нам с тобой лучше с ней не встречаться.

К концу четвёртого дня пути, когда Лыков, как обычно, шел впереди, он вдруг прыгнул в сторону и выволок из куста на тропу мужичка в ветхом азяме и сбитых опорках. Тот испуганно вжал засаленую голову в плечи и стоял ни жив, ни мертв.

— Кто?

— Сулалейка, вашество-с.

— Беглый?

— Как есть святый Бог…

Лыков тщательно обыскал пленника, не нашёл ничего интересного, потом внимательно посмотрел ему в глаза и вдруг спросил:

— Есть хочешь?

Мужик опешил, потом молча кивнул. Алексей выгреб из туеса остатки сухарей и протянул ему. Поколебавшись секунду, Сулалейка вдохнул носом воздух, словно наслаждаясь запахом хлеба, и в мгновенье ока спорол все их припасы.

— Я Алексей Лыков, а это мой товарищ Яков Недашевский.

— Благодарствуйте! Давно я хлеба не едал…

— Больше ничего нет, — развел руками Алексей.

— Как это нет! — воскликнул весело Сулалейка. — Это хлебца нет, а еды-то здеся навалом, прямо под ногами лежит!

Он шагнул в сторону, ухватился за курчавые листья какого-то растения, что часто попадалось Алексею с Яковом в эти дни, и выдернул его из земли. Оторвал от ботвы крупную луковицу, подцепил желтым ногтем, ловко очистил от кожуры и протянул Лыкову:

— А попробуйте.

Тот откусил — вкусно! Мучнистая, ароматная, чуть слатимая мякоть; а главное — попадается на каждом шагу. Шесть крупных листьев лежат на земле, а еще шесть, поменьше, образуют венчик наподобие китайской шляпы. Целые островки померанцево-пурпурного цвета то там, то здесь виднелись под деревьями.

— Это сарана, первая для нашего брата в тайге еда, — пояснил их новый знакомый. — Если знаешь её, то с голода не пропадёшь: и сытная, и пользительная.

Съев по пятку клубней сараны и немного отдохнув, дальше пошли уже втроём. Сулалейка косился на новых знакомцев, наблюдал, оценивал. А вечером на привале сказал:

— Вот что, парни. Я вижу, вы не беглые, и не здешние, а какие-то непонятные. Тайн ваших не пытаю, но одно хочется знать: от кого прячетесь? От этого зависит, какой дорогой вам иттить. Мне здесь все заимки известные, кажняя падь — выведу вас, куда скажете. Только ясность дайте. Ежели от властей бегёте — то надо на Хилок заворачивать; там сёла Бичура, Маргиртуй и Билюта, в последнем имеются притоны для зимовки. Ежели от охотников на «горбачей» скрываетесь, то к Чикою нужно пробиваться; там Урлок, за ним Гутай, а зимовать лучшее всего в Коченах…

Лыков поколебался секунду, и объяснил:

— Бардадым нас ищет.

— Бардады-ы-м… — протянул Сулалейка. — Энтот дядька сурьёзный. Да не важнее важного, впрочем. Придется тогда вам ажно до Иркутска пилить — там его власти нет. Путь туда лежит, значит, через Онон и опять же через Хилок. Обойдете Байкал, или переправитесь на чём от устья Селенги, и готово. Трудно, но можно.

— Нам не убегать от него надо. Нам бы с ним встретиться, должок один отдать.

— Должок, значится, — вздохнул Сулалейка и надолго умолк, глядя в землю. Лыков пожалел, что сказал лишнего, но тоже молчал. Наконец беглый поднял голову. Взгляд у него был другой, незнакомый: серьёзный и немного грустный.

— Многие здесь хотели бы Бардадыму должок отдать. Давно по Луке Лукичу черти скучают… Помогу я вам, ребята. Потому, у меня свой счёт имеется. Товарища моего он запытал, собаками затравил, вместе с «кирюшкой»[166]своим, Юсом Маленьким. Жилу нашёл товарищ, а где, сказывать не хотел. И затравили. А мы… мы люди маленькие, мы терпим… Ежели вы Свищёву такое почтение окажете, что он от его в геенну огненную командируется, так я всюю жизнь за вас буду Бога молить. И не я один. А хорошо бы ещё и Юса!

И они пошли на северо-запад. Сулалейка объяснил, что там есть тайная деревня кержаков — староверов, пришедших сюда двести лет назад, ещё при царе Алексее Михайловиче. Податей эти люди не платят, в армии не служат, ни в каких ведомостях не значатся, будто и нет их на этой земле. Золотят только ручку заседателю[167], да иногда благочинному что поднесут, дабы не писал на них ябеды в Синод. Беглых принимают охотно, дают зимой работу и пропитание. С Бардадымом у них вражда, поэтому и здесь кержаки помогут, а главное — «губернаторский дворец» от них в сорока верстах. Значит, можно секретно обосноваться, всё разведать, обдумать, подготовить — и преподнести Луке Лукичу сюрприз…

Полтора дня пробирались они к кержакам. Теперь впереди шёл опытный бродяга, и Лыков мог немного расслабиться. Он почти неперерывно думал о Хогешат. Обещал ей вернуться через три дня, а сейчас уже девятый. Удалось ли им с братом бежать и спрятаться? Ещё долго он не сможет ничем им помочь. Нужно прикончить Бардадыма, а, наверное, и обоих Юсов; выведать у Якова секретные лобовские инструкции, связаться потом с Петербургом — какая уж тут любовь… Так что, господин коллежский асессор — шире шаг!

Деревня староверов оказалась совсем не маленькой — до ста изб. Обширное поле, засеянное рожью, окружало её, и можно было только догадываться, каких трудов стоило этим людям отвоевать землю у тайги.

За три версты от поселения кто-то невидимый окликнул их из кустов, и щёлкнул курок затвора. Бродяга ответил беззаботно:

— Свои идут, Мелентий — то ж я, Сулалейка.

И Мелентий пропустил их без разговоров.

Единственная улица деревни будто сошла со страниц учебника истории Древней Руси. Резные наличники изб; встречные бабы в поневах-разнополках и вышитых рубахах, здороваясь, кланяются чуть не в пояс; обутые в сапожки дети ходят степенно и даже скотина какая-то молчаливо-воспитанная… Около каждой избы — дымокуры для коров и лошадей, к которым жмутся не только животные, но и люди.

Из самого нарядного и большого дома вышел на крыльцо ветхий дед с бархатной лестовкой[168], седой, как лунь, с бородой в поларшина и выцветшими, всё повидавшими стариковскими глазами. Он приложил руку ко лбу, вгляделся в нежданных гостей.

— Никак ты, Сулалеюшко? А кого привёл?

— Бог в помощь, дедушка Патермуфий. Будь здоров на сто годов, а те, что прожил, не в зачёт! Я это, я, а со мной двое скрывающихся, помощи просящих.

— От кого скрываются? Мы люди тихие, богобоязненные, в мирское не суемся.

— Бардадым их ловит, убить хочет.

Словно молния мелькнула в бесцветных глазах старика. Он внимательно всмотрелся в незнакомцев, особенно задержался на Лыкове. Тот быстро выставил перед грудью кулаки, сложил указательные пальцы «домиком», потом дернул себя левой рукой за мочку правого уха, и снова сложил пальцы.