Бунт Афродиты. Nunquam - Лоуренс Даррелл

— Отлично. Наконец-то.

Потом хлопнула в ладоши и рассмеялась. Пришла Хенникер задвинуть шторы и поправить постель, а я воспользовался представившейся возможностью и сбежал. С радостью сбежал. Эта первая встреча с ожившей Иолантой оставила меня без сил; у меня даже подгибались колени, отчего мне казалось, что ещё немного и я упаду. Задыхаясь, но с чувством облегчения я заковылял по саду. По пути к машине я чуть не лишился сознания, так что пришлось ненадолго прислониться к дереву и расстегнуть воротник.

Когда я ехал домой, то на самом пустынном участке, где были болота, наткнулся на чёрный «роллс-ройс», который стоял почти поперёк дороги, издалека напоминая куст или заграждение, устроенное бандитами. Погудев, я узнал машину Джулиана; его шофёр ответил мне, нажав на клаксон, издавший нечто вроде гусиного крика. Какого чёрта? Джулиан сидел сзади. Я вылез из своей машины и открыл его дверцу; он был одет так, словно ехал с официального приёма. Чёрный «гомбург» лежал у него за спиной в отделении для вещей, а в руках он держал пару перчаток. Самое забавное заключалось в том, что он сидел отвернувшись от меня, словно в священной неподвижности. У меня появилось ощущение, что он старается не показать мне выступившие на глазах слёзы. Возможно, я ошибся — во всяком случае, эта мысль мгновенно улетучилась из моей головы. Судорожно глотнув, он спросил:

— Феликс — ради бога — как она?

Напряжение в его голосе нагнало на меня страху. Я сел рядом с ним и рассказал — наверно, с нарастающей бессвязностью — о том, как она проснулась и как естественно себя вела.

— Джулиан, мы совершили невозможное. Говорят об образах, взятых из жизни; но она живее любого образа. Живее самой жизни. Это, чёрт возьми, она сама. — Меня трясло так, что я застучал зубами. — У вас есть виски, Джулиан? У меня всё внутри ходуном ходит. Как будто заразился гриппом.

Джулиан нажал на кнопку, и из стенки показался небольшой бар с бутылками и миской со льдом. Зазвонил телефон, но Джулиан с раздражением отключил его. Я пил и пил. Это был нектар. Тем временем Джулиан наблюдал за мной внимательно, с любопытством, как будто это я был куклой и удивлял его своим жизнеподобием.

— Джулиан, вам хотелось получить это создание, и мы сделали её. Желаю вам самого глубокого[97]счастья, как говорил Бенджамин Франклин. Её сексуальные возможности скорее в предвкушении, чем в непосредственном действии, но технически всё возможно.

Это было в высшей степени бестактно. И он хлестнул меня по губам перчатками. Я не ответил, понимая, что получил по заслугам.

— Вы слишком разговорились, — с презрением заметил Джулиан.

— Наверно. Чистой воды истерика. Но не могу не заметить, что на сегодняшнем показе проклятая штучка была не менее естественной, чем вы или я.

— На это я и рассчитывал. — Он барабанил и барабанил маленькими белыми пальчиками по кожаному подлокотнику. — Много она вспомнила? Обо мне упоминала?

Я засмеялся.

— Вы всё ещё не понимаете, Джулиан; она помнит всё, что помнила бы Иоланта, может быть, даже больше; мы не можем ничего сказать, пока она не начала думать. До тех пор…

Глаза у него стали странные, будто стеклянные; и он прикрыл их тяжёлыми веками, когда обратил их на меня, но вид у него был задумчивый и коварный. Он вздохнул.

— Когда же мы сможем увидеться? — спросил он тихо и сдержанно, как мог бы спросить о дате казни. Я допил виски.

— Приезжайте завтра к чаю. Я сказал ей, что вы будете.

Потом я вылез из машины и хлопнул дверцей. Но Джулиан опустил стекло, чтобы сказать мне:

— Феликс, пожалуйста, приезжайте тоже; вспомните, мы же ни разу не встречались. Это в первый раз.

Благодаря виски, мне удалось справиться с нервами, я вернулся в свою машину и вдруг почувствовал, что на меня накатывает волна радости, смешанной с изнеможением. Не помню уж, когда ехал так быстро и столько рисковал, но мне хотелось поскорее добраться до Бенедикты, на радость или на беду, с шумом и гамом или тайком…

Всё было до умопомрачения естественно — Бенедикта читала возле камина, рядом спал котёнок, всё было до того знакомым и жизненно-достоверным, что на меня вдруг напало то же самое ощущение нереальности, которое я испытал, беседуя с Иолантой. Сравнивая две реальности, я вдруг почувствовал себя как человек, который смотрится в зеркало и видит, что у него две головы, два отражения. Бенедикта не задала ни одного вопроса, ни о чём не спросила; а я плюхнулся рядом с ней, положил руки под голову и мгновенно заснул. Когда Бенедикта разбудила меня, было уже время обеда. Бэйнс, ни слова не говоря, оставил поднос на столе в углу комнаты, и мы передвинули стол поближе к камину. К этому времени я, естественно, был уже голодный, как беременная лошадь, и едва не лопался от счастья. Время от времени Бенедикта с любопытством поглядывала на меня.

— Насколько я понимаю, всё прошло хорошо, — в конце концов сказала она.

— Мне ещё самому не верится, — вот всё, что я смог сказать. Мы обнялись. Я выстрелил пробкой, открывая шампанское и тихонько посмеиваясь, как окружённый особым вниманием безумец. — «Вечность влюблена в творения времени»[98], — сказал Уильям Блейк. — Тебе нечего бояться, Бенедикта; выпей, моя дорогая, и давай наслаждаться реальностью.

* * *

Свидание Джулиана с Но имело и смешную сторону — как мне кажется — для объективного наблюдателя. Я хочу сказать, что оделся он тщательнее обычного, причесался волосок к волоску, заново отполировал ногти; более того, изобрёл новую, крадущуюся походку для этого случая, что-то вроде скользящего монолога или одиночного скольжения из «Гамлета». Наверно, ему изо всех сил хотелось скрыть страх? Что до меня, то я испугался почти до смерти — это был примитивный ужас, какой все смертные испытывают, столкнувшись лицом к лицу с любого вида куклами, представляющими не их мир: комплекс Ориньяка[99], как сказал бы Нэш. А теперь мне полегчало, и я вправду немного заважничал. Я был похож на юного жениха, хвастающегося своей ослепительно красивой невестой. Снисходительно улыбаясь своему патрону, я вёл его через зелёные лужайки, потом по длинной, засыпанной гравием тропинке, и он медленно скользил, струился следом за мной. В руках у него был букетик пармских фиалок для Иоланты. Но вдруг он отбросил его и выругался. Мне показалось, что он заговорил сам с собой:

— Боже мой! Ведь я думаю о ней, как будто она живая, а не дорогая современная машина.

Я хмыкнул.

— Вы привыкнете, Джулиан, и очень быстро. Вот увидите.

В комнате, когда мы вошли, оказалась одна Хенникер. Она показала на дверь; очевидно, Иоланта была в ванной. С видом человека, стремящегося занять стратегически выгодную позицию, Джулиан сел, выбрав кресло в дальнем углу комнаты. В это мгновение вошла Иоланта и, заметив его, застыла на месте, продолжая улыбаться своей ласковой неуверенной улыбкой, которая выдавала её робость, несмотря на напускную самоуверенность.