Вепрь. Скоморох - Константин Калбазов

— Знакомые все лица.

— Воевода…

— Помолчи, Добролюб. Давай ко мне в дом, там и поговорим.

А что скоморох может возразить. Все правильно, нечего выкладывать сведения при большом стечении народа. Оно по разному может сложиться, так что лучше уж как-то приватно. Опять же, каждый должен заниматься своим делом и знать ровно столько сколько нужно для дела.

— Говори, — когда они оказались в горнице воеводского дома, проговорил Градимир так, словно бросался в омут с головой.

Представив себе эту картину, Виктор даже ухмыльнулся, и тут же скривился от боли, потому как короста от ожога тут же лопнула, засочившись суковицей, не помогло и то, что он некоторое время провел в воде, видать не успела полностью размякнуть. Его собеседник при виде этой улыбки, а вернее оскала, едва совладал с собой чтобы не передернуть плечами, уж какая у него была закалка, но и его зрелище не могло оставить равнодушным. Что-то такое все же промелькнуло в его облике, потому как скоморох тут же посмурнел и горько вздохнул. Ну да чего уж.

— Воевода, я пришел сообщить, что штурма не будет. Во всяком случае, пока.

— С чего бы это? По всему выходит, гульды затеяли войну на этот раз, чтобы заполучить именно Обережную. Оно конечно, получится в отрыве от их земель, но сообщение можно будет наладить и по реке. А ты говоришь, что штурмовать они не станут?

— Все так воевода. Я с тобой согласен, тем паче что Ладу в осаде держит только два полка, при четырех орудиях. Крепостца так себе, не против огненного боя строилась, но и для нее четырех полевых пушек, никак не достанет. Под Забавой и вовсе войск нет. Так что по всему выходит, что нацелились они прямиком на Обережную, чтобы оседлать тракт. Ладу они осадили только потому что припасы для армии приходится доставлять по воде, ну еще и чтобы прикрыть фланг осадного корпуса, с севера. От основной армии прикроет сам король.

— И ты говоришь, что штурмовать гульды не станут? Сейчас самое время, стена пала, коли скопом навалятся, нам брешь не удержать. Ну, может пару атак отобьем, но все одно сомнут.

— Не будет штурма. У них сейчас иных проблем выше крыши.

— Темнишь ты что-то Добролюб. Коли сказал "А", то сказывай и "Б".

— Несчастье в лагере гульдов случилось. Чуть не треть войска свалилось от мора.

— Мор!?

— Ага. Тот который только гульдов и берет.

— Ты можешь нормально сказывать, или мне все клещами из тебя тянуть?

— Ох и любопытный ты, воевода. Сказано же что гульдский маршал лишился сразу двух тысяч солдат, а может и поболе, я не подсчитывал, так чего тебе еще потребно-то.

— Ты с кем говоришь!? Совсем страх потерял!?

— А ты меня не пугай. Пуганый. И пистоль не лапай, не то не посмотрю, что дважды жизнь тебе спасал, лишу живота и глазом не моргну.

Говоря это, Виктор вскочил на ноги и надвинулся на воеводу, так словно тот и не был ни боярского рода, ни княжьим человеком. Надвинулся так, будто, сам черт ему не брат и как сказал, так и сделает. Но самое примечательное в его облике были не звериный оскал, ни решимость переполняющие его, а глаза… Глаза усталого человека, уже давно и бесповоротно принявшего для себя какое-то решение и готового сделать для его воплощения все, случится переступить через чью угодно жизнь, переступит, не из ненависти, а так, походя.

Все это Градимир для себя отметил как-то краем сознания. Его не испугал решительный вид скомороха, не возмутило его вызывающее поведение, что могло показаться странным. Да что могло, это и было странным, потому как, мгновение назад, за куда меньшее он уже был готов применить оружие. Он сам не знал почему, но его внимание зацепилось за слова скомороха, а не за то, как они были сказаны и какие действия при этом были предприняты. В это мгновение он позабыл обо всем, в сознании осталось только вот это.

— Почему дважды?

Вопрос заданный спокойным тоном человека привыкшего всегда получать ответы и знающего цену своим словам, подействовал на Виктора как ушат холодной воды, заставив отступить, вспомнив свое место. Вот ведь, на жизни своей крест уж поставил, но стоило на пути встать сильной личности, с настоящим характером и тут же дал задний ход. Был бы это ворог или продолжал бы грозить оружием, иное дело, а так… Ох и крепок воевода, хотя пока, считай, в начале пути, коли жив останется, далеко пойдет.

— О чем ты воевода?

— Ты сказал, что дважды спасал мне жизнь, я помню только один, второй раз спасла меня травница. Или я чего-то не знаю.

— Оговорился я.

— Барон Берзиньш, сказывали от рук разбойников пал… Ты об этом? Твоя работа? Кто? Батюшка?

— Да не сверли ты меня гляделками. А коли и так? Прав Световид, коли лицом к лицу кто выходит с тем и грудь в грудь сойтись можно, а как из-за угла норовит, так против него, что не сделай, все добро.

— Ладно, о том не с тобой говорить.

— И с отцом не надо. Сделанного не воротишь, а эдак, батюшка твой на меня осерчает и по делом, да только лишнее это.

— Расправы опасаешься?

— Мне сейчас жизнь не мила, но и попусту тратить ее я не хочу, потому как тем тварям, что за стенами больно много задолжал.

— Так, что там с Гульдами?

— А просто все, воевода. Есть такой странный обычай у воев, в ночь перед доброй схваткой бражничать.

— Ничего странного, — задумавшись о своем, начал разъяснять Градимир. — Каким бы бывалым не был вой, коли он в своем уме, то сечи страшится и каждый раз через себя переступает, потому как хотя со смертью и смирился, но лишаться живота не хочет. А как перед боем уснуть, коли весь натянут как струна, перед доброй схваткой и сон добрый нужен. Вот выпьют, и спят потом, а как без вина, то извертишься до рассвета.

— Эвон. А я в эту сторону даже и не ходил. Думал, что пьют, чтобы решимости набраться.

— То уж перед схваткой, так чтобы кровь быстрее заструилась по жилам, но и пьяным не быть.

— Верно народ сказывает, век живи, век учись и дураком помрешь. Так вот, вчера глядя на стены, я понял, что не устоять им долго, а потому перед рассветом прокрался к маркитантам, благо охрана там никакая, а повозки стоят в сторонке от основанного лагеря. Добрался до их припасов и потравил бочонки с пивом, выбирая те, что стоят подальше, не самые дальние, но и не ближние, чтобы раньше времени из них никто не спрбовал.

— Так ты что же, воев потравил?

— Не воев, а зверей. Вот ты, вой, ты станешь насиловать и живьем жечь баб и деток. Ответь мне воевода, достойно это воя. Коли они пограбили бы, я понял бы, просто ссильничали, обозлился бы, стал бы искать обидчиков и злость вымещать, но понял бы. Но почто заживо жечь-то. Отец небесный учит нас, ударили по левой щеке, подставь правую, да только не по мне это, потому как если меня ударят по левой щеке, то я обернусь и зубы выбью. Но то все не важно. Знай, что пока штурма не будет. Воевода, а как ты смотришь на то, чтобы разбить ворога под стенами крепости? — Тут же сменил тему Виктор.