Охота на рыжего дьявола - Давид Шраер-Петров

Однажды за такими «маниловскими» мечтами я не заметил, как ко мне на самый край белой ноздреватой скалы пришла подозрительная компания вполне возмужавших подростков. Не хочу употреблять слово банда, хотя американский термин «street gang» вполне уместен. Их было пятеро или шестеро парней лет пятнадцати или шестнадцати довольно необузданного вида. Им нужны были деньги. Денег у меня не было, разве что какая-то мелочь. Они стали подталкивать меня к краю скалы, которая нависала над морем. Подталкивать мое удилище, которое я пытался удерживать. Ситуация была критическая. И вдруг я вспомнил восклицание из какого-то давнишнего фильма: «Да здравствует Гарибальди!» Вспомнил и прокричал с идиотской восторженной улыбкой: «Ewiva Garibaldi!» И даже похлопал дружески одного из парней по плечу. А потом другого. Они посмотрели друг на друга в недоумении. Я повторил: «Ewiva Garibaldi!» Они заулыбались, начали подталкивать друг друга, показывая на меня, но уже вполне дружелюбно. И твердя что-то вроде: «Рыбак, ты наш друг! (Pescatore, amico, amico!)», покинули скалу.

Двадцать седьмого августа 1987 года американский «Боинг» вылетел из Рима и через восемь часов приземлился в Нью-Йорке, на аэродроме Кеннеди (JFK). Нас встретили друзья — Миша и Рима Фишбейн. Мы пересели в маленький самолет, напоминающий по размеру, очертаниям и бело-голубой окраске летающий автобус, только что с крыльями и винтом. Мы летели на север, вдоль побережья Атлантического океана в Новую Англию, в Провиденс — столицу самого маленького штата Америки — Род Айлэнд. Открылась совершенно новая страница жизни, которую я продолжаю заполнять и поныне.

Все наши надежды были вокруг Браунского университета. Через неделю после приезда в Провиденс начинались занятия в университете. Максиму надо было успеть к началу. Местные еврейские организации радушно приняли нас и поселили в трехкомнатной квартире двухэтажного деревянного дома. Они были уверены, что Максим выберет медицину, а он хотел заниматься литературой.

На роскошном шведском автомобиле «вольво» нас повезли в Браунский университет, который представлял собой город внутри Провиденса. Улицы вокруг университета были забиты автомобилями. Студенты начали съезжаться к началу занятий. Огромное зеленое поле, предназначенное для праздников и шествий, обрамлялось учебными зданиями готической архитектуры, заложенными два века назад на деньги, вырученные от работорговли. Было жарко. В конце августа в этих местах жарко, как в Сочи. На зеленом поле студенты играли в мяч, в бадминтон, запускали тарелки или валялись на траве. Некоторые девочки загорали в очень смелых купально-спортивных костюмах. Максима все это будоражило, да и мы с Милой наблюдали с интересом. Это перекликалось с раскованностью молодых европейцев, которую мы наблюдали в Австрии и Италии, и противоречило мнению, что Америка — пуританская страна. Правда, Браунский университет считался весьма либеральным. В Приемной Комиссии с Максимом беседовали очень доброжелательно. Упоминание о Дэне Радэре и его документальном фильме «Семь дней в мае», в котором часть фрагментов снималась в нашей московской квартире, вызвало у Брауновских администраторов энтузиазм и любопытство охраняемых пестрыми швейцарскими стрелками: кто же эти люди, вырвавшиеся из лап КГБ? Когда же Максим начал читать свои переводы русских поэтов на английский язык, коллективное сердце Приемной Комиссии было окончательно покорено. Через пару дней сына приняли (условно до результатов зимней сессии) на третий курс Браунского университета. Его согласились учить бесплатно (ведь мы оба не работали) и дальше, если зимние экзамены будут сданы успешно. Максим купил себе велосипед и ежедневно ездил с Моррис авеню, где мы жили, на занятия в разные здания университета, размещавшиеся вокруг Тэер стрит, Вашингтон стрит, Митинг стрит и пр. И ежедневно — в Рокфеллеровскую библиотеку на Проспект стрит. Он наконец-то погрузился окончательно и бесповоротно в русскую и английскую литературу, начал нащупывать нерв-мостик, по которому можно перейти от эстетики одного языка в другой, не потеряв, а приобретя, не утрачивая прелести оригинала, вопреки господствовавшему мнению о потерях при переводе, особенно, художественном. К концу своего первого семестра, экзамены за который (в том числе, по биологии) были сданы успешно, Максим был зачислен официально в Браунский университет.

Вскоре Мила начала почасовую работу в Уотсоновском Институте Международных отношений при Браунском университете, где успешно проработала до 1989 года, после чего перешла на штатную работу в Рокфеллеровскую библиотеку.

Я пока еще оставался без работы, если не считать моих ежедневных (что бы ни случалось!) шаманств над пишущей машинкой, а потом — над компьютером. Надо было искать работу. В дело пошли интервью, взятые журналистами из местных телеканалов и газет. Очень большое участие в моем трудоустройстве принял декан биологического факультета профессор Фрэнк Ротман, по происхождению венгерский еврей, бежавший мальчиком от фашистов и эмигрировавший в США. Ротман был крупным биохимиком и иммунологом. Он представил меня профессору-микробиологу Сеймуру Ледербергу, родному брату Джошуа Ледерберга, который получил Нобелевскую премию за открытие феномена фаговой трансдукции (перенесение бактериофагами генов от одной бактерии к другой). Но никаких вакансий на кафедре микробиологии Браунского университета не было. Ситуация напоминала мне время, когда после аспирантуры я переехал в Москву и пытался найти место научного сотрудника-микробиолога. Только все получалось с обратным знаком. Там были места, но по пятому параграфу (национальность) меня не брали. Здесь взяли бы с охотой, но не было вакансий.

Из последних выпусков американских микробиологических журналов я узнал, что в Провиденсе, в Мириам госпитале работает некий профессор (назовем его Мендес), который занимается проблемой устойчивости стафилококков к пенициллинам, в том числе, к метициллину. Это была область, близкая к моим исследованиям в Институте имени Гамалея. Что может быть удачнее?! Я отправился в Мириам госпиталь на 87-тысячемильной «тойоте», купленной через неделю после приезда в Провиденс. Абсолютное большинство американцев, в каком бы финансовом положении они ни были, должны обладать автомобилем. Городской транспорт даже в таких средних по величине городах, как Провиденс, неудобен и редок. Доктор Мендес радушно встретил меня у дверей лаборатории, проводил в кабинет, угостил кофе и рассказал о своем главном проекте. Это был цикл исследований по генетической регуляции метициллино-резистентности у стафилококков, что очень близко примыкало к моим экспериментам и публикациям (увы, десятилетней давности!) по механизмам устойчивости бактерий к пенициллинам, в том числе, метициллину. Мне была показана лаборатория, оснащенная таким оборудованием, о котором микробиолог может только мечтать. Меня представили научным сотрудникам и лаборантам. Мне были подарены оттиски с научными статьями доктора Мендеса и его коллег. Меня угостили превосходным ланчем в госпитальном кафетерии. Доктор Мендес любезно проводил меня до стоянки. Но больше не позвонил. Правда, доктор Мендес рассказал обо мне (и передал мое резюме) в другую научную лабораторию, которая только начала формироваться в Мириам госпитале. Я получил предложение из этой лаборатории под самый Новый Год (1988-й). Но в это время я был уже связан с другим предложением, которое я принял, как оказалось, на двадцать лет.