Зинзивер - Виктор Слипенчук

Где-то к утру страшный стук в дверь достал нас аж в тридевятом царстве. Розочка приподнялась, мы поцеловались, а потом она сказала, что ей надо одеться и открыть дверь — соседка вернулась. В полумраке комнаты Розочка не смогла отыскать халат, я посоветовал ей надеть мои джинсы и кожанку. Она надела и побежала в своих полушпильках (характерный стук гвоздиков). Потом послышались голоса женские и мужские и общий веселый смех.

* * *

Розочка открыла дверь. В полосе света она — новая амазонка! Она молчаливо подходит ко мне, медленно наклоняется, словно выполняет какой-то важный ритуал. Во всяком случае, когда я пытаюсь взять ее за руки, она отстраняется. Я не хочу перечить, она опять наклоняется и очень задумчиво целует меня в лоб. Мне смешно, я привлекаю ее, и мы целуемся в губы.

— Сумасшедший, — нежно констатирует она и просит, чтобы я отдыхал — ей нужно поговорить с соседкой. — В любом случае, Митенька, знай, ты для меня лучше всех!

Я приподнимаю голову, новая амазонка в полосе света. Дверь закрылась, я роняю голову и засыпаю. Засыпаю легко и радостно, точно святой.

Я открыл глаза. Отставшая от потолка краска свисала как бы складками материи, она создавала эффект купола парашюта. Я лежал и, улыбаясь, парил жизнь прекрасна! Минуту назад я пришел к выводу, что человек может быть не просто счастливым, а бесконечно счастливым. Да-да, бесконечно… Возьмем меня — выспавшийся, довольный, я не просто валяюсь в постели, а тщусь услышать музыку серебряных струн. Кажется, все получил, все есть, ну что тебе еще надо?! А вот надо…

Я оглядываю Розочкину комнату, здесь все как у соседки: кровать, тумбочка, окно… Нет-нет, оконные стекла забелены не полностью, верхний свет как раз и освещает «купол парашюта». И еще — у Розочки нет ведра с веником. Зато у нее есть простыни! Как хорошо, как замечательно! Не зря говорится, что счастье оглупляет.

Я жду Розочку — откуда-то знаю, что она пошла приготовить кофе, которое подаст мне вместе с печеньем в постель. Что ни говорите, а жизнь семейная сладостна даже вот таким ожиданием. Зачем прислушиваться к музыке, она приблизится к моему изголовью вместе с Розочкой!

Прорычала входная дверь, голоса — мужской, настаивающий, и женский, виновато умоляющий. Голоса другие, не те, что разбудили перед утром. И Розочки среди них нет?! Да, нет — отметил с уверенностью. А где же она может быть? Наверное, побежала в забегаловку за кипятком. Естественно, ведь электроплитка перегорела.

И опять блаженство — открою банку с кофе, а она будет наливать кипяток из термоса и размешивать. Мне так отчетливо все привиделось, что я даже услышал запах кофе.

Между тем голоса стали глуше. Очевидно, соседка пригласила гостя в комнату. Однако тогда женский голос был совсем другим, более проникающим, что ли! Я еще находился под впечатлением голосов, когда соседская дверь резко хлопнула и сердито спешащие мужские шаги исчезли, то есть утонули в не менее сердитом рыканье входной двери. Воцарилась какая-то плотная тишина. Соседки не было слышно. Я уже стал подумывать, что каким-то образом пропустил ее и она ушла с сердитым мужчиной. Но нет, внезапно дверь в нашу комнату отворилась (я почему-то лежал головой к двери).

— А-а, вот они где!..

В груди похолодело. Такого радостно-свирепого клика я никогда не слышал. Резко сел, готовый ко всему, но соседка уже выбежала:

— Ну Розка, ну миссионерка любви!.. Все никак неймется — опять слямзила простыни!

Рычание входной двери поглотило и эту разъяренную брань.

Я остался один. Тревожное чувство охватило меня. Какое-то время еще лежал, ждал Розочку, но все-таки решил одеться. Рукой пошарил рядом с кроватью — трусы (не хотелось думать, но невольно подумалось: из Манчестер Сити), кальсоны (голубоватые, финские, с белой мелкой полоской повдоль) и сорочка (джинсовая, с большими нагрудными карманами). Когда надевал ее выпал паспорт, но я не хватился и, только основательно занявшись поиском брюк, а потом и куртки, нашел его под кроватью. Нашел, и сразу как током ударило — деньги! Деньги, и советские, и двести долларов, оказались на месте, в паспорте, в целлофановом карманчике. Не знаю почему, но это вселило в меня дополнительную уверенность, что Розочка скоро вернется. В самом деле, ведь не может она уйти в моей кепке, куртке и, наконец, в моих штанах?!

Я заправил сорочку в кальсоны, надел землистого цвета постиранные носки, обул полусапожки и только после вышел в прихожую.

На стуле возле окна лежала Розочкина крылатка, то есть накидка. Я поднял ее, все еще надеясь, что под нею найду хотя бы брюки — ничего… серая просторная кепка упала мне на ноги. Не знаю почему, но именно она подвигнула меня на решительные действия.

Я притянул входную дверь и, закрыв на крючок, не стесняясь, вошел в комнату соседки. Здесь все было так же, как и вчера, — голая, практически пустая комната. Говорить, что в поисках своей верхней одежды я перевернул в ней все кверху дном, — глупо. Здесь нечего было переворачивать. Но я осмотрел все углы, все изгибы с такой тщательностью, что, выходя из комнаты, был уверен — в этой квартире моих брюк и куртки нету. Более того, нету и моего пакета с содержимым. Да Бог с ним, с пакетом!..

Я накинул Розочкину крылатку и поспешил во двор.

День был великолепным! Солнце стояло в проеме двух темно-серых, почти темно-синих многоэтажек, и весь дворик утопал в дыхании синевы. Нет-нет, я не оговорился, именно в дыхании, так казалось потому, что, соприкасаясь с тенью, лучи как бы вскипали на слюдянисто-синей корочке снега, и он, мерцая, истекал синевой, которая равномерно и медленно колебалась. Эманация синевы была настолько сильной, что дворик стоял в ней, как в воде.

Я нисколько не удивился, что затрапезный туалет внутри был достаточно чистым и удобным. Я вообще уже привык, что там, где Розочка, все не так уж плохо. Единственное, что подействовало удручающе, — использованные разовые шприцы, повсюду разбросанные: и под ногами, и в ведре, и даже в ящичке для бумаги. Меня даже стошнило от них.

Наша медицина пошла по неправильному пути. Пилы, скальпели, молотки, сверла, ножницы, щипцы, шприцы, дозаторы, амортизаторы и так далее, и так далее (я уже не говорю о специальных столах и креслах) — все эти предметы как-то не вяжутся с понятием врачевания. Все они, может быть, и уместны в застенках нелюдей, но уж никак не в операционных. Наши хирурги (я, конечно, перед ними снимаю шляпу, которой у меня нет) не виноваты — таков уровень медицины. Но все же они больше походят на мясников, чем на врачевателей. Однако мясники имеют дело мы знаем с чем, а хирурги — с живым человеком, сотворенным по Божьему подобию.

В будущем медицина будет иной, она пойдет путем Иисуса Христа. Никаких тебе скальпелей — ничего… Войдет врач в операционную и прежде всяких операций с душой больного встретится, если узнают они друг друга, почувствуют взаимную боль, стало быть, врачевание уже началось, стало быть, началось взаимопроникновение… Потому что альфа и омега здоровья человека не в теле — в душе. Есть душа — есть человек, нет души — нет человека.