НЕобычная любовь. Дневник «подчиненной» - Софи Морган

Я проследила за его взглядом и отметила большой выбор стеков для верховой езды. Адам недавно сломал свой стек прямо посреди сеанса — к счастью, это не так болезненно, как звучит, — и мне пришлось закусить губу, чтобы не рассмеяться от его несчастного вида, когда он выбрасывал обе половинки в мусор. Казалось, он хочет подобрать замену.

Так же, как это было в магазине зоотоваров, мы стояли в этом переполненном отделе, окруженные охотниками за воскресными скидками, и вполголоса обсуждали приобретение того, что казалось заурядными приспособлениями для извращенных целей. Очень хотелось бы сказать, что в этот раз я краснела меньше, но на самом деле это было не так. Только мое отношение к скидкам удерживало меня от того, чтобы не слинять обратно и любоваться снаряжением для подводного плавания. Что удивило нас обоих, так это то, что там были стеки точь-в-точь как те, которые мы видели в интернет-магазинах и секс-шопах — явно у некоторых поставщиков есть два совершенно разных вида клиентов — но они стоили почти в четыре раза дешевле. Обычно вы миритесь с тем, что если приходится платить сверх положенного за секс-игрушки и приборы, как за качественно сделанные вещи, то это просто налог на прихоти, который надо терпеть. И вдруг вы обнаруживаете что-то вроде дискаунтного секс-шопа последней цены и выбираете давно приглянувшийся миленький стек со смешной ценой в каких-нибудь четыре фунта.

Мои уши пылали, пока Адам выбирал стек, но в действительности я была счастлива почти так же, как и он, правда, только от скидки. Ну, это да еще сама покупка были очень хорошим знаком, что мы собирались отправиться домой, чтобы посвятить остаток дня милым, обогащенным эндорфинами забавам.

Мы уже почти вышли, когда Адам остановился с широко открытыми глазами. Я не была уверена, что это тоже хороший знак, в особенности когда увидела, на что он смотрит. У меня перехватило дыхание. Ценник гласил: «Кнут для выездки»; он был длиной почти восемьдесят сантиметров, и хотя не отличался от стека по большинству параметров, был гораздо длиннее и тоньше. Три четверти длины занимала рукоять, прочная, но гибкая сердцевина которой, казалось, доходила до ее конца, кожа вяло свисала с нее, как толстый шнурок.

Могу сказать с уверенностью, что это было бы больно. Очень. Я уставилась на него, размышляя, на что будут похожи отметины от него и как надолго они останутся. В мгновение ока кнут оказался у Адама в руках, и, когда он согнул его, примеряясь к весу, его глаза сузились, как будто он представлял, как будет размахиваться. Не стану отрицать, что эта штука очаровала и меня. Нельзя сказать, что я хотела, чтобы Адам непременно купил ее. Но он, конечно, купил — это была его новая игрушка. Я могла бы назвать его лицо, возбужденное второй за день выгодной покупкой, «милым», если бы не знала, как он собирается забавляться с этими игрушками, когда мы доберемся до дома.

Почти сразу же после нашего прихода домой он принялся что-то искать в одной из своих многочисленных коробок с игрушками. Ему не пришлось возиться долго, прежде чем он нашел плеть. У нее была увесистая черной кожи ручка, на конце которой было прикреплено много толстых хвостов, на первый взгляд выглядевших замшевыми. Этой штуковиной он мог гладить мое тело, вызывая у меня мурашки, или наносить тяжелые удары, оставляющие рубцы. Независимо от этого — ладно, именно поэтому — я ее любила.

Плетка, стек и кнут были выставлены на обозрение в гостиной, и я уповала только на то, что Адам просто поглощен систематизацией своей коллекции, а не планирует что-нибудь. Не мог же он, не должен же был использовать всю троицу за один присест? Ой, ну кого я обману своим наивным оптимизмом?!

Целуясь, мы поделили на двоих улыбку — он стал по-настоящему опытным специалистом по раздеванию меня на скорость.

Наконец, он разложил их так, как ему хотелось, заметил, что я к ним присматриваюсь, и улыбнулся. Он схватил меня и принялся целовать, водя руками по спине и прижимая ближе. Я таяла в руках Адама, забывая про несколько беспокоившую меня коллекцию на кофейном столике, и просто сосредоточилась на его объятиях.

Его руки не задерживались долго на одном месте. Для начала он погладил мне спину, а потом схватился за мою футболку и поднял ее, на секунду прервав наш поцелуй, когда стягивал ее через голову.

Следующим был расстегнут лифчик, а через мгновение на полу оказались джинсы и трусики. Целуясь, мы поделили на двоих улыбку — он стал по-настоящему опытным специалистом по раздеванию меня на скорость.

Адам отошел назад, так что я смогла собрать свою теперь уже бесполезную одежду, — и снова оказалось, что он одет, а на мне нет и нитки. Он заставил меня поставить ноги на ширину плеч, а руки заложить за голову, сцепив пальцы в замок. Я ждала и наслаждалась тем, как закипают нервы, пока я наблюдаю за ним и пытаюсь вычислить, к чему мне нужно себя подготовить. Потом он выбрал плетку, и я подавила улыбку, зная, что он прибережет свои новые игрушки на потом так же, как приберегает жареную картошку на воскресном обеде, потому что это его любимая еда и поэтому должна быть съедена на закуску.

Хвостами плетки он гладил мое тело — вниз и вверх, — отчего в груди у меня покалывало и соски твердели. Потом он встал позади меня и проделал то же самое со спиной и ногами, заставляя меня напрягаться, чтобы не затрястись нервной дрожью.

Но потом он перестал гладить и начал махать плеткой. Сначала несильно, фактически едва заметно, но минуты шли, и плеть явно удалялась от моего тела с каждым разом все дальше и возвращалась к нему, ударяя все сильнее. Это пока еще было приятно, но постепенно удары становились все более и более ощутимыми. Он согревал меня. Плеть работала.

Временами я чувствовала на заднице и бедрах настоящие удары, но они все еще не были теми, которые я называю болезненными. Хотя когда он размахнулся, и хвосты плети ударили вместе, это воспринималось скорее как крепкий удар, чем жалящая боль ряда отдельных хвостов.

Удары становились все сильнее и сильнее, пока я не начала морщиться каждый раз, когда он попадал по заднице. Тогда он начал обходить меня и ударять всюду: по ногам, животу, грудям, — в то время, как я корчила рожи. Он вносил разнообразие, то размахиваясь рукой, как будто орудовал теннисной ракеткой, то вращая запястьем по кругу, так что неожиданно ударял по мне кончиками замшевых хвостов вместо их полной длины. Каждая вариация давала свои ощущения, которые надо было испытать и вытерпеть.

Не припомню, чтобы до этого он потратил столько времени, отхаживая меня плетью, но могу сказать, что он пристально за мной следил — не просто чтобы видеть, все ли со мной в порядке, но для того, чтобы понять, как я реагирую, когда он изменяет место и характер удара. Понимание этого замедлило возникновение спазмов у меня в животе.

Он даже дернулся вниз и ударил меня поверх ступней, что вызвало у меня вскрик удивления. Это не идет ни в какое сравнение с воплем, который я испустила, когда он махнул плеткой у меня между ног и задел клитор.

К тому времени, как он остановился, на моем теле, казалось, не осталось ни сантиметра, который бы не почувствовал удара или жалящей боли плетки. Силу боли выдержать было нетрудно, но продолжительность времени, которое Адам провел, стегая меня замшевыми прутьями, навевала мысли о тесте на выносливость.