Мазепа - Татьяна Таирова-Яковлева

И если не в силах наших будет защищать Украины и себя, то для чего же мы должны сами в погибель лезть и отчизну губить? И сам Бог, и весь мир будет видеть, что мы это сделали по нужде и, как вольный, не завоеванный, народ стараемся мы о целости нашей. А без крайней и последней нужды не изменю я верности моей к царскому величеству»[589].

Орлик пишет, что Мазепа решил отослать письмо Станислава Петру и также написать к Головкину. Эти два письма якобы были написаны, но гетман оставил их у себя, сказав, что отправит их через свою мать к Войнаровскому, который уже лично вручит их царю. Но Мазепа будто бы обманул Орлика и писем пересылать не стал. Впоследствии, после Полтавы, он объяснил это тем, что Мария Магдалена отдала их святой старице в своем монастыре и той было откровение, что если письма переслать, то гетман погибнет. Возможно, гетман действительно советовался по этому вопросу с матерью — известно, какие доверительные отношения были у него с Марией Магдаленой, а шаг, на который он решался, был чрезвычайно важен и опасен.

Интересно, что в своей беседе с Орликом Мазепа объяснял свои переговоры с Лещинским исключительно военной угрозой. Те реформы Гетманщины, о которых шла речь выше, в их разговоре не фигурировали. Но еще более важен тот факт, что свои намерения Мазепа держал в строжайшей тайне от всех — включая ту старшину, которая была недовольна политикой Петра и могла быть союзницей в его планах. Впрочем, все факты говорят о том, что Мазепа действительно рассматривал союз с Лещинским исключительно как крайнее средство на случай вторжения шведов, а возможно — и в случае назревания бунта среди старшины в условиях реформирования Гетманщины.

В том же духе был составлен и ответ Лещинскому. Мазепа указывал королю Станиславу, что войска шведские находятся далеко от Украины в отличие от русских, расположенных в Польше, что сама Речь Посполитая раздвоена и находится в несогласии. Среди военных трудностей гетман видел следующие: во-первых, русские гарнизоны в Киеве и других основных городах Украины, «под которыми казаки, как перепелица под ястребом, не могут головы поднять». Мазепа напоминал Станиславу, как при гетмане Брюховецком во время восстания против Москвы русские гарнизоны «окрестные города и села огнем и мечем руйновали». Во-вторых, не меньшую проблему представляли собой и пять тысяч регулярного, хорошо обученного и вооруженного российского войска, которые постоянно находились при гетмане и «бодрым оком» смотрели на все его действия. Наконец, главную проблему (и в данном случае он не лукавил) Мазепа видел в том, что в Украине люди «начальные и подначальные, и духовные и мирские, как разные колеса, не в единомысленном суть согласии». Одни благоволят Москве, другие склоняются к турецкой протекции, третьи хотят побратимства с татарами — исключительно из «врожденной к полякам антипатии». Самусь и другие жители Правобережья опасаются мести со стороны поляков и вряд ли захотят подчиниться Речи Посполитой. Поэтому Мазепа предлагал сперва добиться единства мнений в Украине и объединения Речи Посполитой, а потом уже думать о союзе. Понятно, что такие благие пожелания могли быть только декларацией, рассчитанной на выигрыш времени[590].

На самом деле Станислав сам решений не принимал, а Карл XII в это время слишком верил в собственную звезду, чтобы думать о помощи со стороны казаков. Он рассчитывал своими силами изгнать русских из Польши, не делясь при этом ни с кем своей славой. Именно в таком духе он и высказался Лещинскому, когда тот сообщил о своих контактах с Мазепой. Карл сказал, что казаки могут пригодиться для погони, но в бою-де на них нельзя слишком полагаться. Помощь гетмана он думал использовать в будущем, когда придется воевать с Петром в московских землях. Поэтому Карл велел Станиславу передать Мазепе, что тому в нужное время будет дана инструкция, что делать, а пока надо все сохранить в тайне. Такая позиция шведов должна была еще больше насторожить гетмана. Хотя в тот момент, как мы уже отмечали, большинство военных и политических деятелей слепо верили в силу Карла.

Многие шведские историки склонны полагать, что Карл допустил большую ошибку, не попытавшись добиться союза с украинским гетманом. Если бы шведский король предпринял поход осенью 1707 года, то у Петра не было бы времени опустошать край, переводить войска. В Украине в тот момент было ярко негативное отношение к русским из-за намечаемых реформ. К антипетровской коалиции могли присоединиться донские казаки (там начинался Булавинский бунт), а сами шведские войска, вернувшиеся после отдыха в Саксонии, были полны сил и воодушевления. Годом позже ситуация была совершенно иной.

Именно 17 сентября 1707 года, в день, когда Мазепа открылся Орлику, в Монастырский приказ приехал севский монах Никанор с первым доносом от Кочубея. История взаимоотношений Мазепы, Кочубея и Искры обычно подается историками в тесной связи с романом гетмана с Мотрей и зачастую представляется как донос верных «прорусских» подданных на «изменника» Мазепу. Донос Кочубея настолько стал литературным мифом, что даже серьезные исследователи поддаются его влиянию и повторяют многие избитые штампы[591]. Например, принято считать, что Мазепа делился своими планами с ближайшим окружением, в которое-де, несмотря на конфликт с Мотрей, входил и Кочубей. Узнав о замыслах гетмана, Кочубей якобы и написал донос.

Правда заключается в том, что к моменту первого доноса Мазепа еще ни с кем не делился своими планами, скрывая их даже от самых надежных людей. Например, не знал о них Войнаровский, племянник и ближайший гетману человек[592]. А Кочубею он, талантливый последователь Макиавелли, не верил никогда, с самых первых дней своего гетманства. Не только не верил, но и знал о его тайных мечтах о булаве, о его сношениях с Петриком, с Крымом, о честолюбивых амбициях Любови Кочубей.

Яркую характеристику этих отношений дал сам гетман в марте 1708 года в своем письме к Меншикову: «Извещаю вашей княжеской светлости для информации, что Кочубей исконный мой есть враг, который от начала моего хлопотливого гетманства всегда был мне противный и разные подо мною рвы копал, советуясь непрестанно с враждебниками моими, которые иные уже давно, а иные в недавнем времене поумирали и исчезли. Писал он на меня пасквильные подметные письма, а будучи писарем генеральным, имеючи у себя печать войсковую и подписываясь за меня часто, так как я из-за хирогрической болезни не всегода могу подписывать письма и уневерсалы, издал ложные некоторые, именем моим рукой его подписанные и под печатью войсковою. За такое преступление велел я его за крепкий караул взять. Потом и во второй раз он же Кочубей по криказу моему взят же был за караул в тот самый час, когда близкий его родственник проклятый Петрик передался до орды Крымской и великий мятеж в народе малороссийском учинил». Мазепа объяснял, что от казни и наказания он в свое время освободил Кочубея «по многому и неотступному прошению многих духовных и мирских особ, наипаче же на моление слезное отца пастыря и благодетеля моего великого, блаженной памяти митрополита Киевского Варлаама и покойной матушки моей, так же милосердствуя к женам и детям, плачущим и рыдающим…»[593].