Боже, спаси Францию! - Стефан Кларк

— Уволить меня? Но проект приостановлен вовсе не из-за меня!

— Мы вынуждены уволить тебя за серьезное нарушение.

— Серьезное нарушение?

— Да, у нас это называется faute grave.

— Что за faute grave? Я только что отдал больничный Марианне. Я не…

— Нет, нет, твое отсутствие тут ни при чем. Дело вот в чем.

Он швырнул (подтолкнул ко мне) через стол целую кипу бумаг. Я взглянул на лист, лежащий сверху, и все понял.

— Ты рылся в моем почтовом ящике, — сказал я. То, что он протянул, были распечатки тех анти-французских шуточек, что я получал от друга, но с присущей мне осторожностью сам никогда не распечатывал.

— Рылся? Нет. Все сообщения с твоего почтового ящика собираются в компьютерной системе нашей компании.

Так значит, это Марк шарился в моей почте…

— Но ты не можешь уволить человека за то, что ему по почте прислали пару-тройку анекдотов.

— Пару-тройку? — Он раздвинул указательный и большой пальцы, дабы продемонстрировать толщину стопки.

— Ты хочешь уволить меня только из-за того, что кто-то осмелился подшутить над Францией? Но это тоталитаризм!

— Ну уж нет! — Жан-Мари залился едким смехом. — Я увольняю тебя не потому, что шутки направлены против Франции. Совсем не за это. Нет, все дело во времени. В том времени, что ты потратил, читая их. Часы! Почтовый ящик создан не ради забавы, а для работы.

Конечно же все происходящее было лицемерием в высшем его проявлении. Каждый член этой компании, включая самого Жан-Мари, тратил рабочее время на чашечку кофе, на сигаретку, на многочасовые ланчи… А бесконечные звонки няням, оставленным с детьми? А часы, потраченные на бронирование поездов и самолетов на ближайшие выходные? И плюс ко всему самый распространенный способ убить время — отправиться на поиски имеющихся у сотрудников таблеток… Но согласно законам лицемерия правда не имела никакого значения. Я попался. Я знал это, и он знал это. Обсуждению подлежала лишь цена.

— Я имею право оспорить это, обратившись к inspecteur du travail, — сказал я.

— Если только ты еще будешь в Париже к тому времени, когда вынесут решение.

— Мой почтовый ящик не единственный, представляющий из себя интерес…

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что однажды мне посчастливилось оказаться в пустующем кабинете Стефани, оставившей свою почту открытой…

— А… — Он ненадолго задумался. — Уверен, все старые письма она отправляет в… как это у вас называется? — corbeille.[153]— Английский у него хромал, но он сохранял присутствие духа.

— Возможно, она распечатывала их и оставляла на столе так, чтобы люди могли найти нужную им информацию.

Тут уже Жан-Мари сплоховал — он кинул быстрый взгляд на дверь, отделяющую его кабинет от кабинета Кристин. Через стекло было видно, что она разговаривает по телефону.

Спокойным тоном он продолжил:

— Кого может заинтересовать переписка Стефани?

Он, наверное, хотел определить объект моих нападок — жена или министр сельского хозяйства? Или, может, еще что-то? Я-то знал, что со Стефани его связывает не только секс и нелегальные поставки мяса. Но в ответ я лишь пожал плечами в манере, свойственной парижанам.

— Отлично, — сказал Жан-Мари, — я готов забыть те глупые шутки. Ты отлично поработал для компании, Пол, так что мы выплатим тебе полную… — как это по-английски? — dédommagement.

— Компенсацию.

— Компенсацию. И преждевременно расторгнем контракт в силу экономических причин. Идет?

— И я смогу, ничего не платя дополнительно, остаться в квартире Элоди?

— Ah, merde, là tu exagères![154]

Если бы в эту минуту он не выглядел таким взбешенным, все это было бы забавным. Я всего лишь попытался залезть ему в карман, а он отреагировал так, словно я без спроса вставил ему в зад суппозиторий, — цвет лица моего шефа сравнялся с цветом галстука, а вены на висках, казалось, готовы были разорваться от напряжения.

— Вот что я предлагаю, Жан-Мари. Ты выплачиваешь мне незначительный бонус по случаю прекращения контракта, а я отдаю тебе эту сумму в качестве арендной платы.

Перегнувшись через стол, он, глядя мне в лицо, так и сыпал непристойной бранью. Мне показалось, что выражение «petit merdeux»[155]использовалось чаще всего.

Не переходя на английский, Жан-Мари велел мне убраться к чертовой матери из его квартиры до конца месяца.

— А иначе что? Ты доложишь обо мне в домоуправление?

Вслед за этим вопросом пульсация в его висках усилилась, и я услышал глубокий рев дикого зверя, не поддающийся описанию.

Пришлось доставать из кармана телефон, в который я не так давно записал номера специалистов в области медицины. Похоже, Жан-Мари срочно требовалась помощь кардиолога.

Я обнаружил, что втайне французам все-таки очень даже симпатичны англоговорящие граждане. В особенности это касается неординарной Флоранс

Первого апреля вы понимаете, почему французы восхищаются чувством юмора англичан: да потому что оно у них есть.

Нет, это несправедливо по отношению к некоторым, очень даже забавным французским парням, среди которых есть комик по имени Колюш. Он разбился, врезавшись на мотоцикле в грузовик. Но, увы, это была не шутка. Колюш погиб, а мне бы так хотелось, чтобы этого не произошло. Теперь я уже достаточно прилично знал язык, чтобы понимать его юмор, просматривая старые выступления на видео. Я смотрел и думал: «Вот кто нужен Франции сегодня — человек, способный серьезно поглумиться над политиками. Высмеять не только правящую партию, и не с помощью искусной иронии, а нанести настоящий удар ниже пояса, разоблачив всю эту пригревшуюся шайку. Он и сам в восемьдесят первом году баллотировался на пост президента под лозунгом bleu-blanc-merde,[156]но поговаривают, вышел из гонки. Якобы секретные службы дали понять, что парень не протянет долго, если самовольно не свернет кампанию. Думаю, он бы придумал достойный розыгрыш для празднования первого апреля во Франции. Все французы только и делают, что приклеивают друг другу на спину рыбу. Не живую конечно, иначе это и правда было бы забавно. Что и говорить, огромная камбала, бьющая хвостом между чьих-то лопаток, безусловно, вызвала бы смех окружающих».