Поглощенные Грешники - Сомма Скетчер

смотрит на циферблат часов. Когда длинная стрелка доходит до верхней отметки, он ныряет прямо к моему клитору.

Блять.

Он сосет сильно и быстро. Влажный жар, острые покусывания, мышцы спины, напрягающиеся у моих икр. Я виню себя в том, что согласилась на это пари, потому что еще слишком рано трезво мыслить. Мне следовало бы знать, что едва ли продержусь десять секунд под языком этого мужчины, не говоря уже о тридцати.

Я чувствую себя так, словно мои нервы облили бензином, а рот Рафа — зажженная спичка. Зажмуриваю глаза, пытаясь вспомнить самые скучные книги для чайников, которые когда-либо читала. Это, конечно, выбор между Ремонт автомобилей и Взаимный фонд.

О, нет. Раф проводит языком небрежную дорожку от моего входа до клитора, и внутри меня разливается знакомое жгучее давление. Мои конечности тяжелеют, и, будучи жалкой неудачницей, какой я и являюсь, пытаюсь вывернуться из-под него. Он шипит в ответ и удерживает меня на месте одной рукой, в то время как его другая исчезает между моих бедер.

Он поднимает на меня взгляд.

— Мошенница, — ворчит он, прежде чем ввести в меня два толстых пальца.

О, Боже.

Наслаждение нарастает, разливаясь по всему моему телу и заставляя вибрировать каждую мышцу. По мере того, как оргазм накатывает на меня, кайф омрачается раздражением.

Я приподнимаюсь на локтях и смотрю на него сверху вниз.

— Пальцы — это мошенничество.

Он слизывает мои соки со своей верхней губы, в глазах пляшут веселые искорки.

— Нет, я просто знаю, как обращаться с этой киской, потому что она моя, — его взгляд снова скользит обратно к ней и искрится мрачным удовлетворением. — Вся моя.

— Не твоя, — бормочу я. Отчасти по привычке, я говорила это почти каждый раз, когда мы трахались, а отчасти потому, что зла на то, что проиграла сотню долларов, а еще даже не завтракала.

Его глаза вспыхивают. Он проводит кончиками пальцев по моим складочкам и обводит мой чувствительный клитор, взгляд снова возвращается ко мне.

— Чья это киска, Пенелопа?

— Не. Твоя… — ахаю я, когда он щипает мой клитор. — Признание под пытками — это не настоящее признание.

— Я приму любое признание, — он снова растягивает меня пальцами. — Чья киска, Пенелопа?

Я сжимаю челюсти и когда долго не отвечаю, он впивается зубами во внутреннюю поверхность моего бедра.

— Зависит от обстоятельств! — я вскрикиваю.

Мышцы его спины напрягаются.

— От каких?

Я с трудом сглатываю, зная, что Раф не оставит это, пока я не выскажу ему свои оговорки, поэтому прочищаю горло, внезапно почувствовав, что мне слишком жарко для морозного мартовского утра.

— Если ты будешь хорошо к ней относиться, — шепчу я.

Он лениво улыбается и нежно целует мой клитор.

— Я всегда хорошо к ней отношусь. Что еще?

— Если ты пообещаешь никогда не покидать ее.

Он хмурится, но удерживается от саркастического замечания. Осознание этого смягчает очертания его спины. Я чувствую себя уязвимо. Неудобно. Нуждающейся. Очевидно, что я больше не говорю о своей киске.

Я задерживаю дыхание, пока Раф медленно поднимается по моему телу и прижимает меня к себе. Он касается губами к моим.

— Обещаю, Куинни. Я здесь навсегда.

Я вздыхаю, обхватывая ногами его бедра и притягивая его ближе.

— Тогда она твоя.

Раф насвистывает, готовя завтрак. Насвистывает. Я с удивлением наблюдаю за ним со своего места за столешницей. На нем только черные боксеры и самодовольная ухмылка, и, может быть, я бы предупредила его о каплях масла, брызгающихся из горячей сковороды, если бы так эгоистично не наслаждалась видом.

Он проскальзывает мимо меня под предлогом того, что хочет достать две тарелки из шкафа, но я знаю его лучше. Неудивительно, что он резко останавливается и просовывает руки мне между бедер.

— Чья это киска?

Мой вздох перерастает в смех. Этот мудак спрашивал меня три раза за тридцать минут, и я надеюсь, что новизна ответа «твоя» скоро пройдет. Когда я наклоняюсь и хватаю его член через боксеры, его челюсть напрягается, а взгляд загорается.

— Зависит от обстоятельств. Чей это член?

Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в шею, и улыбается.

— Твой, Куинни. На веки вечные. Хотя, если ты немедленно не уберешь руку с моих «королевских драгоценностей», то будешь есть на завтрак очень подгоревшие яйца.

Я отпускаю его, ухмыляясь, как маньяк, наблюдая, как он заканчивает с приготовлением завтрака. Я едва замечаю, как открывается дверь камбуза, пока Раф не поднимает голову и не рявкает что-то на быстром итальянском.

— Gesù Cristo, — бормочет он, проводя рукой по волосам.

— Действительно, Gesù Cristo.

Как бы мне ни нравилось жить с Рафом, мне не нравится делить наш дом с кучей людей на его содержании. Он не стал снова открывать яхту как бар, но все равно, чтобы поддерживать ее на плаву, требуется дюжина членов экипажа.

— Раф, нам нужно переехать.

Он хмуро смотрит на меня.

— Но мне нравится, когда между тобой и всеми остальными океан.

Я смеюсь.

— Да, но это постоянный головняк. Кроме того, как я могу разгуливать голышом, если есть шанс столкнуться с старшим помощником командира судна в гостиной?

— Ты хочешь разгуливать голышом?

— Угу.

Он замолкает, пробегая глазами по подолу его толстовки.

— Тогда мы начнем искать.

Боже, может, я больше и не обманываю мужчин ради денег, но их, конечно, легко одурачить другими способами.

Думаю, это было скрытое благословение, что последняя попытка Данте что-то сделать на этой земле разнесло порт в пух и прах. Это дало мне дополнительные три месяца на переделку бара и казино на утесе в Дьявольской Яме, и, должен признать, получилось шедеврально.

Мы решили перестроить здание еще на тридцать метров выше уровня моря, что позволило обезопачить нас от будущих взрывов и предоставить посетителям совершенно беспрепятственный вид на горизонт через панорамное окно. Интерьер оформлен в фирменном стиле Рафаэля Висконти. Лучшие покерные столы, обтянутые бархатом, самые глянцевые рулетки и полностью укомплектованный бар, где подают все когда-либо выпущенные выпуски Клуба Контрабандистов, даже самые редкие.

Однако из-за одной рыжеволосой красотки я все еще пью водку и делаю глоток как раз в тот момент, когда плечо Анджело касается моего. Я смотрю на опускающееся за горизонт солнце и сдерживаю ухмылку. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что мой брат кипит от злости, у него такая манера дышать, как у носорога, когда он на грани того, чтобы что-нибудь разбить.

Его тон холоден как лед.

— Это худшая идея, которая когда-либо приходила тебе в голову.

Я