Право на одиночество - Ника Соболева

Клянусь, я ни разу не видела у него такого выражения лица. Он сейчас был похож на человека, который очень долго не ел, и вот — ему наконец принесли на блюдечке вкусный тортик… или курочку…

Мне захотелось залезть под стол. Причём желание было таким сильным, что я изо всех сил сжала эту несчастную книжку.

Некоторое время он молчал, просто пожирая меня своими сверкающими глазами. Как я выдержала этот взгляд — не знаю, но я не отвернулась.

Прошло несколько долгих минут, прежде, чем Громов наконец тихо сказал:

— Как отдохнула?

— Хорошо, — ответила я тем же бесстрастным, ровным голосом, который ещё ни разу меня не подводил. — А вы?

И тут — о чудо! — Максим Петрович наконец отвёл глаза.

— Тоже неплохо. Будь добра, разберись сегодня во всех накопившихся делах, завтра у нас совещание по новинкам, — сказал он, глядя куда-то вбок. — И… там на столе несколько рукописей, по которым ты должна написать заключение. Это просьба отдела маркетинга.

И, развернувшись, Громов скрылся в своём кабинете.

Только после этого я наконец смогла вдохнуть полной грудью. Надо же… Я так боялась этой встречи, боялась выяснения отношений, а ничего не последовало. Он даже не попытался ко мне приблизиться!

Я опустилась на стул, чувствуя себя очень странно. С одной стороны, я была рада этому… А с другой…

Мне самой до боли хотелось к нему прикоснуться.

Через полчаса в кабинет ворвалась Светочка. Порывисто обняв меня, подруга заявила:

— Так, Зотова, пока я не забыла — с тебя двести рублей Громову на день рождения.

У меня отпала челюсть.

— Э-э? А когда у него день рождения?

— Послезавтра. Тридцать девять лет исполнится. Большой мальчик, — и, хихикнув, Светочка скрылась под столом в поисках своих туфель, которые она вечно раскидывала по всему свободному пространству.

Я закусила губу. И чего теперь делать? Дарить ему что-нибудь от себя или нет? А если дарить — то что?

— Свет?

— Ась?

— А от коллектива мы что дарить будем?

— Чего-чего. Будто ты сама не знаешь? Премию в конвертике. Если учесть, что послезавтра по поводу его дня рождения намечается большой банкет, она ему более, чем пригодится. Такую прорву народу прокормить — это ж куча денег нужна.

— И пропоить, — вздохнула я.

— Это само собой!

До конца этого дня Громов меня не потревожил. Я видела его ещё пару раз, но Максим Петрович меня игнорировал. Уходил по своим делам, принимал у себя других людей, а меня для него словно не существовало. Как будто я до сих пор в отпуске была.

Ну и ладно. Можно подумать, мне очень нужно его общество!

Почти то же самое повторилось на следующий день. И, хотя на совещании мы сидели рядом и даже выступали единой силой — я чувствовала между нами стену отчуждения. Впрочем, никто, кроме нас самих, этого не замечал. Но мы были бы плохими работниками, если бы наш «конфликт» был виден коллегам по работе.

Хотя я была уверена, что Светочка всё замечает. Она ведь всегда всё замечала. Но, тем не менее — подруга молчала. Она всегда чувствовала, когда лучше промолчать.

Я почти не заметила, как наступила среда, день рождения Громова. В этот день мы работали до двух, а потом, как выражалась Светочка, наступало время «официальной пьянки». И на эту пьянку Максим Петрович привёз кучу алкоголя и продуктов, часть из которых свалил у себя в комнате, а вторую часть запихал в холодильник. На количество спиртного и съестного мне было страшно смотреть.

Накрывать длинные столы в переговорных — трёх смежных комнатах для встреч редакторов с авторами — поручили младшим редакторам. Я, смеясь, наблюдала за их хмурыми мордашками — что ж, я прекрасно понимала этих девочек. Почему они должны всё резать и раскладывать по тарелкам? Чувствуешь себя какой-то служанкой, последним человеком в организации.

Но я даже не попыталась их утешить. Уж от чего, а от излишней самонадеянности нарезка колбасы на всё издательство — лучшее лекарство. Чем раньше эти девочки избавятся от иллюзий в отношении самих себя — тем лучше.

На продукты и выпивку Громов не поскупился. Столы просто ломились. На моей памяти такое было лишь однажды — когда справляли 60-летие Королёва.

И ровно в два часа дня началось то, ради чего многие пришли на работу — «официальная пьянка». Тосты, поздравления, целования-обнимания… Я никак не могла осилить даже один бокал шампанского, глядя, как странно похудевший и осунувшийся Громов стоически выдерживает этот поток лести, льющийся со всех сторон.

— Наталья Владимировна, а что же вы! — воскликнул вдруг кто-то. — Что же вы не поздравите своего начальника?!

Я посмотрела на того, кто так настойчиво просил меня высказаться. Молотов. И в глазах у него — колючки. Что ж, этого следовало ожидать.

Все замолчали. Я вздохнула. Так было всегда, ещё со школы. Когда я начинала говорить, все непроизвольно замолкали. И я до сих пор не могла понять, в чём причина такого внимания.

Но я не видела никого, кроме Громова. Он смотрел на меня совершенно… равнодушно, лишь с лёгкой улыбкой на губах. Я до боли в костяшках пальцев сжала бокал с шампанским.

— С удовольствием. Хотя я не очень хорошо умею произносить тосты, поэтому буду краткой. Максим Петрович, здоровья вам и всем вашим близким. Терпения и спокойствия на нашей нервной работе.

Послышались осторожные смешки.

— И успехов во всех начинаниях, — я салютовала бокалом, показывая этим, что закончила. Со всех сторон раздались радостные крики, Громов, кажется, поблагодарил меня, но я уже ничего не слышала. Подождав несколько минут, я осторожно поставила бокал на стол и вышла из переговорной.

В нашем со Светочкой кабинете было на удивление тихо. Звуки «официальной пьянки» сюда не долетали. Я подошла к окну и открыла его.

Шёл дождь. Листья на деревьях ещё были зелёными, но на улице уже пахло осенью. Это был лёгкий, пряно-сладкий запах, «запах старения», как говорила моя мама. Я вдохнула полной грудью, чувствуя, как уходят дурные мысли, тревоги, боль. Там, на этом празднике жизни, мне не было места.

Да и видеть равнодушного Максима Петровича с некоторых пор стало выше моих сил.

— Наташа.

Я вздрогнула, услышав этот голос. Как я умудрилась не заметить, что он зашёл в кабинет?

Я обернулась. Громов стоял недалеко от двери. И он больше не выглядел равнодушным или отрешённым. В его глазах я увидела беспокойство. Но… что за странности?

— Почему ты ушла?

Я вздохнула. Неужели он пришёл только затем, чтобы узнать, почему я ушла из-за праздничного стола?

— Вы сердитесь? — выдохнула я, почти не подумав, что говорю.