Царь Соломон. Мудрейший из мудрых - Фридрих Тибергер

С психологической точки зрения это лишнее доказательство гипотезы, предложенной в XVI веке Барухом ибн Барухом, что здесь, как и в Книге Иова, перед нами разворачивается диалог. Аналогично воспринимал Екклесиаста и Готфрид Гердер.

Подобная интерпретация, по крайней мере, принимает во внимание единство атмосферы, несмотря на эклектичность философии этой книги. Выдвинутые выше аргументы, однако, позволяют предположить, что Екклесиаст вряд ли принадлежал одному автору, хотя единая манера отличает платоновские «Диалоги» или Книгу Иова. Именно здесь – и это имеет значение – диалог не представляет единого целого, последовательно развивающегося от начала до конца. Каждая часть основывается на различных мотивировках и ведет к различным выводам. Очевидно, что эта книга Библии в своем окончательном виде является коллективным произведением. Данный вывод согласуется с обстоятельствами и историческими условиями ее создания и позволяет определить связь с личностью Соломона с другой точки зрения.

Прежде всего необходимо объяснить употребление названия – Екклесиаст (Проповедник). Понятно, что поздний автор, озабоченный тем, чтобы вложить свои слова в уста великой исторической личности, должен был использовать громкое имя Соломона, а не какого-то незнакомца, которого можно было бы отождествить с Соломоном только формально – Екклесиаст, сын Давида, царя в Иерусалиме (Екк., 1: 1). Значит, имя Екклесиаст имело магический смысл или было связано с древней традицией. Но в этом случае традиция должна была сложиться на несколько веков раньше, чем само произведение.

Слово «кохелет» («проповедник») происходит от еврейского kahal («сообщество», «собрание»). Несмотря на женский суффикс, оно должно было обозначать «главу ассамблеи», «проповедника собрания».

Школы мудрости были распространены на всем Древнем Востоке. К 3000 году подобные учреждения существовали при дворе фараона; в будущем, после обучения, слушатели становились государственными чиновниками. В этих школах приобретали навыки в составлении деловых бумаг, обучали риторике и праву. О таких школах говорится в «Истории» Иосифа Флавия. Известно, что они существовали и в Вавилоне; одна, известная как Дом закона, была при храме Бога писцов в Езеде.

Отметим, что повествование от первого лица и печальные воспоминания о порядке вещей не позволяют использовать произведения (даже по стандартам книг, появившихся после Исхода), как, например, текст лекций на храмовой площади или в любом месте поклонения. Исходя из того что Проповедник всегда имел в виду дидактическую книгу мудрости, и слово «собрание» должно обозначать школу мудрецов.

Итак, когда же в еврейском государстве были учреждены школы мудрости? Очевидно, в то время, когда появилась потребность в кадрах государственных чиновников, то есть с эпохи Соломона. Тогда же появилась и соответствующая литература, развившаяся с необычайной быстротой в особое направление.

В то же время имеются четкие свидетельства египетского влияния как в Притчах, так и в Екклесиасте, и, как мы сами успели убедиться, именно благодаря своим политическим институтам Египет оказал такое влияние на Соломона. Этот человек, обладавший пониманием необходимости защиты своей страны, страстью к усовершенствованиям, интеллектуальным достижениям, неутомимой жаждой познания и потребностью учиться у других, возможно, рассматривал школы мудрости не только как образовательные, но и как политические учреждения.

Если «Кохелет» относится к Соломону, то остается только предположить, что он обладал этим титулом как вдохновитель и организатор сборников притч. Возможно, литературные произведения и различные религиозные точки зрения обсуждались в этом кругу, поскольку именно мудрецы обучали дипломатов, которые позже должны были устанавливать связи с соседними странами. В истории Езекии, царя иудейского, особое внимание уделено тому факту, что, когда его министры и писцы вели переговоры с царем ассирийским Сеннахиримом, именно еврейские дипломаты были знакомы с языком противника (4 Цар., 18: 26).

Предприимчивость, проявляющаяся во всех других Соломоновых делах, сказалась и в составлении притч. Вот почему во всех описаниях ощущается его мудрость как основное качество. Возможно, при составлении этого собрания царь внес предложения по его композиции и содержанию. И именно благодаря этому Соломон способствовал возникновению дискуссии, которая снова и снова поднимается в Екклесиасте: «Суета сует, – все суета», «Все – суета и томление духа!», «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» (Екк., 1: 1, 3, 14).

Различные ответы, которые даются древними мыслителями, позволяют предположить, каков был накал их споров. Позже эти ответы вошли в текст и были приписаны Проповеднику как автору всех этих размышлений, что обусловлено прекрасным выдержанным стилем книги, содержащей пронзительно исповедальные ноты – признания различных философов.

Сказанное объясняет странное окончание, где Проповедник восхваляет притчи и сравнивает их с другими мудрыми высказываниями. Книге нужно было стать учебной в школе мудрости, чтобы она смогла сохраниться в течение всего периода изгнания из Палестины, во время правления священников; с другой стороны, литературное произведение иностранного автора никогда не могло быть принято как каноническое.

Без сомнения, стиль книги указывает, что она постоянно видоизменялась, дополнялась и комментировалась, но основа оставалась неизменной: вопрос Соломона и разнообразные ответы мудрецов ранних и поздних времен. Но соответствует ли такой вопрос, возможный с исторической точки зрения, образу мышления, который коренным образом отличался от того, который отразился в остальной древней израильской литературе?

С самого начала монотеистическая вера характеризовалась особым вниманием к проблеме цели. У природы свое назначение, а человек живет и работает ради определенной цели. Единственный путь поиска истины – откровение. Рассказы о сотворении мира, создании первого человека, о праотцах основываются на вере в достижение цели и в справедливость, а это в руках Божьих, что и вызвает сомнения у Проповедника. Наделенный художническим зрением, он описывает вечное однообразие природы, круговорот событий, совершающихся из века в век. «Нет ничего нового под солнцем», – констатирует он.

С такой же холодной решительностью Проповедник отвергает мысль о возможной справедливости для человека: «Праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников» (Екк., 8: 14; 9: 2). В конце всем им уготована одна участь – смерть.

Вспоминая историю Адама, он добавляет: «Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в прах» (Екк., 3: 20), отрицая даже блаженство в загробной жини: «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?» (Екк., 3: 21). Как человеку, который пришел к подобному выводу, строить свою жизнь? Большинство вопросов сформулированы настолько ясно и образно, что не утратили своей оригинальности и остроты и через тысячи лет.

Чаще других в поздние времена цитируется и сравнивается с положениями греческой философии ответ, где говорится, что человек должен наслаждаться радостями жизни и не беспокоиться по пустякам (Екк., 3: 12; 9: 7). Затем следует более глубокий ответ, для которого в течение многих столетий не нашлось равного в литературном отношении. В нем говорится, что мужчина должен жить полной жизнью, поскольку существует время, чтобы жить и время умирать, время любить и время ненавидеть, время плакать и время смеяться (Екк., 3: 1). Верно, что «в истоках человека мы находим вечное», но оно принадлежит только Богу.