Румянцевский сквер - Евгений Войскунский

— Надеюсь, одного часа вам хватит.

После чего уселся за письменный стол в углу и включил новомодный транзисторный приемник. Тихая музыка, прерываемая тихим же бормотанием, стала фоном, не мешающим читать.

«Дело» Якова Акулинича было довольно тощее. Саша всмотрелся в фото отца, анфас и в профиль. Остриженный, с угрюмым взглядом, отец не был похож на самого себя, запечатленного на любительском снимке с гитарой в руках.

Листы допросов.

Углубляясь в пожелтевшие листы, исписанные бледными чернилами, Саша испытывал странное, давящее воздействие какой-то нечистой силы. Она словно ввинчивалась в мозг прицельными, как короткие пулеметные очереди, вопросами. Она презрительно пренебрегала грамматикой («апаратура», писал неведомый следователь. «Напровление»…). Она не искала вину, а требовала ее подтверждения — как будто все было заранее задано, установлено…

Бормотание транзисторного приемника приобрело новые нотки, голос диктора исполнился пафоса. Саша прислушался.

— …выведен космический корабль «Восток». Корабль «Восток» пилотируется гражданином Советского Союза летчиком-космонавтом старшим лейтенантом Гагариным…

— Слышали? — Молодой Нансен, сияя улыбкой, посмотрел на Сашу. — Наш летчик в космосе! Гагарин Юрий Алексеевич.

— Здорово, — сказал Саша.

Чистосердечно порадоваться бы сейчас. Первый выход человека в космос! Сбылась мечта Циолковского! Но радость отравляла тощая папка с «делом» Якова Акулинича…

— …Свершилось великое событие, — торжественно вещал радиоголос. — Впервые в истории человек осуществил полет в космос…

Тетрадный листок в клетку. Мелкий почерк с наклоном влево, «…имея способности к радиотехнике, участвовал в разработке секретной аппаратуры, позволяющей определить направление…»

Тесные строчки прыгали перед смятенным взглядом.

Машинально, мысленно поправил: о разрабатывающейся аппаратуре…

— Честь и слава советским ученым, инженерам и техникам — создателям космического корабля! — неслось из приемника.

И — как удар в глаза — подпись с наклоном влево: «Лазорко Григорий Григорьевич».

Принимая папку, молодой Нансен имел сияющий вид.

— Замечательный успех, верно?

— Да, — сказал Саша. — Грандиозно. Подпишите, пожалуйста, пропуск.

Шел по Литейному к троллейбусной остановке. Ветер налетал порывами. Будто квантами, подумал Саша. И так же, словно квантами, вспыхивали смятенные мысли. Некий летчик с аристократической русской фамилией Гагарин облетел земной шар на космическом корабле — потрясающе! Несется Земля в космическом пространстве. Ходит по Земле, по земле гнусный доносчик. И ничего. По утрам пьет кофе. По его учебнику изучают радиотехнику…

Приехав в институт, Саша, не заходя к себе на кафедру, поднялся на радиотехнический факультет. Пошел длинным коридором…

А перед мысленным взглядом — холодный тусклый коридор в подземелье… и отец падает, сраженный выстрелом в затылок… и Вселенная — не содрогнулась?..

В кабинет декана он прошел не останавливаясь. Просто толкнул дверь и — сразу увидел Лазорко. Декан не сильно возвышался над своим столом. Сидели еще за приставным столиком несколько человек, в их числе женщина в ярко-красном жакете. Лазорко посмотрел на вошедшего сквозь крупные роговые очки, сказал:

— У нас совещание. Попрошу через час…

Не слушая, не останавливаясь, Саша прошел к нему, отчетливо произнес:

— Я прочел ваш донос на моего отца.

Побледневшее лицо с вывороченными губами резко отшатнулось, и это смягчило удар по щеке. Саша замахнулся снова, но Лазорко успел вскочить. Он что-то кричал, держась за щеку, и кричали повскакавшие сотрудники, а женщина в красном пронзительно вопила:

— Хулиган! Звоните в милицию!

Что было потом — Саша помнил плохо. То есть помнил, конечно, но не в прямой последовательности. Крупное, рыхлое и печальное лицо ректора, его реплика как бы «в сторону» (как писали в старых пьесах):

— Какая-то чертовщина прямо… — И — обращение к Саше: — Не знаю, что с вами делать, Акулинич…

Нет, нет, вначале было разбирательство в парткоме. В ответ на суровые слова секретаря Петрова «объясните свое хулиганское поведение», Саша произнес страстную тираду, в которой смешались его гнев и печаль, вопила гонимая нищая юность и воздавалось должное мужественному возрождению исторической справедливости…

— Акулинич, — строго прервал его Петров, — мы не для того собрались, чтоб слушать ваши, а-а, абстрактные рассуждения…

— Они не абстрактны! — отрезал Саша. — Вот сидит человек, — ткнул он пальцем в Лазорко, сидевшего с отрешенным видом, — конкретный носитель страшной чумы доносительства, с помощью которой НКВД расправлялся…

Остановленный, лишенный слова, он сел и, набычась, слушал замечания Петрова о невыдержанности.

Плавно и как бы с давней затаенной, но вот прорвавшейся наружу грустью говорил Лазорко:

— Вы, молодые, плохо представляете то время. Двадцатидвухлетнего парня вызывают в Большой дом и говорят: у вас в лаборатории работает враг. Он регулярно связывается по радио с Чикаго. Мы знаем, что он передает секретные сведения. Что должен, по-вашему, делать ошарашенный парень? Крикнуть: «Врете вы всё»? Да и как бы он посмел усомниться в компетентности чекистов?..