Поставьте на черное - Лев Гурский

Сразить меня пытались – кто бы мог подумать? – вовсе не стилетом и даже не спицей, а тонким шприцем, заполненным какой-то серебристой дрянью. Стеклышко при ближайшем рассмотрении оказалось треснутым моноклем, к тому же моим собственным. Наверное, я сам на него и наступил, когда обронил его в драке. Черт, еще одна потеря, обидно-то как!

Сверток оказался белым халатом, довольно чистым и без особых примет. В таких халатах у нас ходят парикмахеры, продавцы, лаборанты… Ну, и врачи-убийцы, конечно. Как сказал бы Игорь Алекперович. И если учесть, что парикмахеры и продавцы едва ли используют шприцы в качестве холодного оружия, то цепочка вырисовывалась более чем…

Эту захватывающую мысль я начал обдумывать еще на лестнице в родном подъезде, поднимаясь на свой этаж. К тому моменту, когда я добрался до квартиры, отомкнул все замки и вступил в мое индивидуальное убежище, что-то любопытное уже забрезжило в мозгах. К сожалению, плодотворное течение мыслей Я.С. Штерна было грубо прервано. Проклятый телефон на кухне внезапно забился в истерике.

Я подскочил к скандалисту, поднял трубку, ожидая, как всегда, услышать бдительный голос Славы Родина. Из всех моих знакомых только он ухитрялся звонить так невпопад и бесцеремонно нарушать ход моей мыслительной деятельности. Профессиональной, между прочим, деятельности. Дедуктивной и индуктивной.

– Славка, имей совесть! – крикнул я в трубку. – Сколько раз я тебя просил…

– Почему Славка? – удивился в трубке совсем не родинский голос. – Нет, синьор Яков, я вам не Славка. Я имею удовольствие предупредить вас, что моя акция состоится завтра. В двенадцать дня на Красной площади, у Лобного места.

– Какая еще акция? – измученно прошептал я, сразу узнавая говорившего. Мои замечательные догадки моментально выветрились из головы, и я замер у телефона в предвкушении новых неприятностей. Беды у меня никогда не ходят в одиночку, а наваливаются все разом, словно уличное шакалье из-за угла.

– Какая акция? – радостно переспросил знакомый голос. И сам ответил: – Ужасно эффектная! Ужасно!

Обнадежив меня таким образом, сиятельное отродье граф Паоло Токарев бросил трубку.

К девяти утра я натер мозоль на указательном пальце, безуспешно пытаясь дозвониться до кого-нибудь из бывших коллег с Петровки, 38. В прежние времена майор Окунь появлялся в своем рабочем кабинете не позднее 7.00, однако теперь его номер отзывался ленивыми гудками. То ли в МУРе телефонные номера поменялись, то ли майор уже с ранней поры гонялся за бандитами, но, вернее всего, Окунь переживал последствия чьих-то именин и физически не мог явиться на службу. Или просто пребывал в легком штопоре. В мое время такие прорывы случались у майора не чаще одного раза в месяц, однако нынче времена на дворе куда более веселые, и Окунь вполне мог бы изменить график своих нагрузочно-разгрузочных дней. Естественная, между прочим, реакция на стрессы. Если человек абсолютно трезво взирает на окружающий мир – то он-то сегодня и есть первейший кандидат к Кащенко.

Моя версия выглядела достаточно убедительно, и тем не менее я от нее в конце концов отказался: вместе с окуневским дружно молчали номера Вальки Канистерова и еще нескольких моих знакомых соратников по МУРу. Массовый одновременный запой – это было бы слишком для Петровки, несмотря на все стрессы и вчерашнюю плохую погоду. В прежние годы у нас существовало четкое правило очередности, согласно которому совсем оголить фронт работы было бы решительно невозможно. Даже если половина личного состава по разным причинам стояла на ушах, всегда находился один, твердо стоящий на ногах и поддерживающий высокую муровскую марку. Сегодня я при всем желании не мог найти даже этого одного.

Отчаявшись, я набрал свой бывший номер. Просто так, на всякий случай. Когда я покидал стены здания на Петровке, обиженный тогда Окунь заверил меня, что он сделает бывший кабинет Я.С. Штерна мемориальным: туда будут складывать пыльные папки, полусписанные вещдоки, старую амуницию и прочий милицейский хлам. В назидание всем прочим дезертирам.

– Капитан Лебедякин, – неожиданно откликнулся номер. Я читал, будто один известный средневековый химик закупоривал в реторту немножко подмоченной глины и ожидал, что там самозародится органическая жизнь. В принципе я не исключал возможности зарождения новой муровской жизни из старых папочек с нераскрытыми делами. Вполне возможно, фамилия гомункулуса окажется именно Лебедякин – все-таки лучше, чем Франкенштейн.

– Капитан, а капитан, – проговорил я панибратским тоном. – Что-то я до вашего майора Окуня дозвониться не могу. Он что, взял однодневный отпуск?

Упрямый гомункулус из моего бывшего кабинета не принял легкомысленного тона.

– Майор отсутствует по уважительной причине, – важно сказал капитан. – Он в служебной краткосрочной командировке. А кто его спрашивает?

Вместо ответа я положил трубку на рычаг. Майор, разумеется, находился не в запое, а в отъезде. Для людей с понятием типа меня слово «краткосрочный» сразу все объясняло: Окуня, Вальку и еще двух-трех ребят бросили куда-то в провинцию, на помощь местным мегрэ. Где у нас на окраине, интересно, вспух очередной волдырь? Понято где. В горах. Как раз в те дни, когда помощь бывших коллег нужна мне до зарезу, их командируют в Самую Свободную Республику – разбираться, кто же это чуть не угрохал драгоценного Камиля Убатиева. Очень вовремя. И, главное, очень перспективно. В тех краях стреляет каждый камень, попробуй-ка, собери улики… И попробуй-ка заодно объясни трезвому капитану Лебедякину, что мстительный граф в Москве может быть поопаснее любого стихийного бедствия в горах.

Я тяжело вздохнул. Неприятности шли косяком, словно селедка в дни нереста. Я сверился по справочнику и набрал номер милицейского участка, в поле внимания которого находится Красная площадь с прилегающими к ней зданиями культурно-исторического значения, включая маленький домик с мумией внутри.

– Райотдел, – сообщил мне томный голос на другом конце провода. – Старший сержант Пастушенко.

– С вами говорят из Государственной Думы, – медленно, с достоинством сказал я. – Депутат Маслов, заместитель председателя Комитета по безопасности. Дело чрезвычайной важности.

– Я уже записываю, господин Маслов, – живо кликнулся старший сержант, демонстрируя положительность и усердие. Младший милицейский состав – как, впрочем, и старший – парламентариев не боялся, однако сегодня все предпочитали открыто не грубить народным избранникам без серьезных оснований. Депутаты слыли публикой довольно-таки скандальной: мент, превысивший в беседе с депутатом квоту ежедневного хамства, рисковал остаться без сладкого.

– Товарищ Маслов, – процедил я, чтобы у мента Пастушенко не оставалось сомнений, что он общается именно с членом парламента.

– Виноват, товарищ Маслов, – поправился старший сержант. – Слушаю вас.

Теперь требовалось очень аккуратно выбирать выражения, не преуменьшая, но и не преувеличивая степень возможной угрозы, исходящей от графа. Если я скажу, что злоумышленник намеревается взорвать Кремль, старший сержант немедленно переадресует меня к Службе ПБ, чего мне совершено не хотелось. Надо было придумать беду поменьше.